Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира

Я вышла из Интернета и закрыла ноутбук, пусть исследование и не было исчерпывающим. Хватит с меня — голова и так идет кругом. Нужно все обдумать. Как это могло произойти? И почему? Может быть, нужно как следует допросить саму бабушку? Но возможно ли это, она ведь еле выговаривает слова. Впрочем, ничего другого мне не оставалось. Пойти и спросить: «Бабушка, почему ты превратилась в исполинскую черепаху?»

Глава восьмая

Черепаха была в огороде. Не замечая меня, она увлеченно ела капусту, выдергивая ее зубами прямо из земли и даже не помогая себе лапами. Прожевав кусочек, она моментально его проглатывала. Видно было, как капуста спускается по горлу вниз.

Я подошла ближе и весело поздоровалась, будто это вполне естественно — видеть, как собственная бабушка пасется на капустной грядке.

Она обернулась, вытянув ко мне шею. Крепкие лапы выпрямились, и тяжелый панцирь начал плавно приподниматься. Вытянувшись во весь рост, она медленно направилась ко мне, зажмурилась и что-то сказала.

С ужасом я обнаружила, что теперь в ее речи нет ничего человеческого: я не понимала, что она говорит.

— Что ты сказала? — переспросила я, шагнув к ней.

— Ух-то-арфе, — прошамкала бабушка, все еще стоя на четвереньках.

Я подошла совсем близко, пытаясь скрыть замешательство. Погладила ее по шее. Дряблая кожа — ни теплая, ни холодная. Но ее дыхание по-прежнему пахло плюмерией, и это меня успокоило.

— Бабушка Эя, я никак не могу понять, что ты говоришь. Можешь написать на земле?

Я надеялась, что она хотя бы понимает меня. Она смущенно посмотрела на меня своими блестящими глазками. Я повторила вопрос погромче, вспомнив, что в последнее время она стала еще и глуховата.

На этот раз она, похоже, поняла мои слова и поползла в поисках голого кусочка земли. Я следовала за ней по пятам. Наконец она нагнулась и начала скрести правой лапой. Это заняло целую вечность — еще и потому, что земля была не очень утоптанной.

— Это «П», так? — спросила я.

Бабушка кивнула, продолжая свой труд.

«Привет, Элиза» — смогла я прочесть через четверть часа. Буквы были кривые, но узнаваемые.

— Привет, бабушка, — сказала я и нагнулась, чтобы обнять ее длинную змеиную шею. Мне все еще было странно трогать эту непохожую на кожу шкуру. В глубине души я надеялась, что от поцелуя она снова превратится в человека, как лягушка из сказки, ставшая прекрасной царевной. Мне же достаточно, чтобы она всего-навсего превратилась в бабушку. Но и этого не произошло.

Черепаха втянула шею, а потом глубоко и протяжно фыркнула: «В-у-у-ф-ф». Я впервые услышала этот звук, похожий на рокот прибоя. Будто огромная волна разбивается о скалистый риф с шипением разъяренного дракона.

— Можно писать твоими красками, но мы переведем кучу бумаги, — сказала я, пытаясь скрыть разочарование. — На песке проще. Завтра воскресенье, я наберу тебе на Лидо песочку.

— Отличная идея. — Она писала это целых двадцать минут, а потом выдавила из себя подобие улыбки…

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

На следующий день я сделала, как обещала. Уговорила маму снова поехать на Лидо и набрала два полных пакета чистого песка. Мешки получились такими тяжелыми, что досыпь я туда еще хоть песчинку, до дома мне их уже было не донести.

— Зачем тебе столько песка? — спросила мама.

— Это для бабушки. Кажется, она хочет разбить небольшой японский садик. Знаешь, такие с камушками и песочными дорожками.

Мама захлопала глазами.

— Бабушка Эя не перестает меня удивлять.

— У нее фантазии хоть отбавляй, да?

— Еще как!

В тот же вечер я отнесла пакеты бабушке, сгибаясь под их тяжестью. Черепаха рисовала в своем ателье, размазывая краску лапами. Из старых досок я соорудила невысокий бордюр и сделала что-то типа песочницы. Пока я работала, черепаха стояла рядом, внимательно следила за всем и по-своему давала советы: тыкалась мордой мне в руку чуть выше или чуть ниже, чтобы, забивая гвозди, я не попадала в сучки. Когда ограждение было готово, я высыпала туда содержимое обоих пакетов, а потом тщательно разровняла песок руками.

— Готово. Напиши что-нибудь.

Черепаха засуетилась (если можно так выразиться) и принялась писать. На этот раз она писала мордой, а не лапой. Длинную гибкую шею она использовала вместо руки. Нос оставлял четкий след на мягком разровненном песке. Так получалось куда быстрее, чем на земле в огороде.

— Я тебя люблю, — написала она. — Хочешь играть Офелию?

— Хочу, но кто будет читать за остальных? — Я стерла надпись, разровняв песок, чтобы освободить место для ответа.

— Я. Я тоже могу читать.

Ничего по сути не изменилось. Я играла роль Офелии, а из бабушкиного горла раздавался искаженный и неузнаваемый голос Гамлета. Текст я все равно помнила наизусть, так что какая разница, интонации-то правильные. Потом она говорила за Полония, и тон голоса изменился: он стал льстивым, сочащимся тайными интригами.

Это меня очень ободрило. Пока у черепахи есть бабушкин ум и талант, все остальное не имеет значения.

Я снова стерла надпись и спросила как можно громче и четче: