Алеет восток

Огромная для этих лет подводная лодка, непривычно округлых очертаний, стояла у стенки завода. На причале собралась компания, где вперемешку были моряки и штатские. Конечно, завод, пребывание в ремонте – и нормой было, что экипаж тоже участвует, работая в цехах, и знакомы были флотские с заводскими. Но обычно мастер цеха не называет командира лодки, капитана первого ранга, по отчеству.

– Может, с нами в поход, тряхнешь стариной? – полушутя сказал командир.

– Да нет, окопался я уже тут, – ответил мастер, – и говорят, нужен, справляюсь хорошо. Вон и моя идет, с дочурой. В честь нашей «адмиральши» назвали, интересно, как она там?

– По партийной линии, большое начальство, – сказал командир, – заглядывал я к ним в гости, как в Москве был, зимой. И второго сына Михаилу Петровичу нашему родила, тоже, наверное, в адмиралы выйдет. Ну а у меня – один пока что.

– Елене Саввишне наше почтение!

– Ленок, ну зачем ты Петюню притащила? Простынет же!

– Ваня, тепло еще! Зато пусть посмотрит, как это, отец в море уходит. Доброго здравия всем!

Подходили еще – все женщины, кто-то с детьми. Мужчины пришли раньше. Кто-то собирался по трое, четверо, пятеро, кто-то стоял лишь со своей семьей, тихие разговоры были почти не слышны на фоне шума от заводских цехов. Утро, начало смены. А над морем туман.

– Мне пора, – сказал командир, – ну, до встречи, Елена моя Прекрасная. Ты только жди! Эй, мужики, покурили и хватит – проверка перед походом.

– А куда ж я от тебя денусь! – улыбнулась статная женщина с русой косой. – Ты только попробуй не вернуться!

– Да проверили уже все по десять раз, не сумлевайся, Петрович, – сказал мастер. – Эх, а вот услышу знакомое, «корабль к бою и походу изготовить»… Ну, может, еще Анюта вырастет, за моряка замуж выйдет.

– Проверка не помешает, – внушительно ответил командир, – когда ревун, это уже самое крайнее, а до того неофициально. Чего тебе говорить – знаешь же!

Моряки потянулись по сходням на борт. Остались лишь заводские. И женщины – одетые нарядно, и чтобы было что-то алое – косынка, шарф, платок на плечи. А Елена, жена командира, и еще четверо были в алых накидках-пальто, похожих на паруса.

– Да не беспокойтесь, Елена Саввична, – сказал мастер, – я вот на этой самой «моржихе» всю войну отходил. Ох, боязно, там ведь скольких людей уж сменили! Даже группманами, и то наши не все – в смысле из моего экипажа. Хотя нет никого, кто бы меньше года в команде. Эх, ребята!

– Боекомплект ведь загрузили по полной, – заметил кто-то, – ну, суки америкосские! А ведь тогда, если до драки дойдет, и победы на рубке надо вписать по полной? Еще те…

– Цыц! – одернули его. – Скажут, впишем. А пока – подписку ты давал?

– Ой, а куда идут-то? Мой мне так ничего и не сказал?

– Люба, ну ты что, глупая? В Полярный – некуда больше. Поскольку только там, кроме нас, у «моржихи» стоянка оборудована. Войны ведь пока нет!

– А если будет?

– Ну, чему быть, того не миновать. Ту выдюжили, вытянем и эту! Главное, сейчас нас врасплох уже не застанут!

– Может, не будет? И вернутся скоро.

– А куда они денутся – мы на «моржихе» и не из таких походов возвращались! Рассказать, так не поверите.

– А расскажи, Сань!

– После когда-нибудь! Когда разрешат.

На радиоузле сменили пластинку. Теперь из репродуктора слышался бодро-патриотический марш.

А позади провожающих, в цехах, уже шла работа над корпусами будущих «моржих».

Ленинград. 3 сентября 1950 г.

На перроне Московского вокзала стояли двое – пожилой мужчина импозантного вида и скромно одетая женщина лет сорока. У мужчины был большой чемодан, женщина налегке – провожала.

– Сегодня два раза была тревога, – сказала женщина, – пока учебная, но все равно… Сирены воют, все куда-то бегут. А я не стала – зачем? Если начнут бомбить, в убежищах будет лишь прах, с расплавившимися монетами и ключами – помнишь, что говорила эта, Лазарева?

– Еще не поздно купить второй билет, – сказал мужчина. – Лида, ну ты сама виновата. Ну что тебе стоило придержать язык и быть, как все? Ладно, разберемся сейчас!

– Разберемся?! – зло усмехнулась Лидия Чуковская. – А где ты был, папа, когда меня вышвыривали из Союза Писателей, что ж ты молчал, не вступился? И молчал, когда ко мне с милицией пришли, трудоустраивать – в госпиталь, вонючие горшки выносить и мыть, как Лазарева обещала. Меня, потомственную интеллигентку с высшим образованием, как какую-то Глашу из деревни Чувырлино?

– Лидочка, помолчи, люди же вокруг!

– А я устала молчать! И ждать, что когда-нибудь после. Ты знаешь, а я ведь даже не боюсь, если завтра будет война, и сюда упадет атомная бомба – меня не станет, но и эта проклятая власть падет, и мы станем свободны! И будет, как ты мне рассказывал, что было до большевиков.

– Лидочка!

– Что – Лидочка? Твои слова – что русская интеллигенция была судьей и совестью этой страны! Судьей – независимым и неприкосновенным. А не работником умственного труда, «сделал результат, получи плату», как в Европе. Или как у нас теперь – «если советская власть вам что-то дает, то имеет право и требовать». Ага, купили! А вы – продались!