—
— Это правда? — спрашивает Олег. — Мы над этим работали в последнее время?
—
— О, Боже! — тихо произносит Олег. — Во что ты ввязался? Во что ты втянул нас?!
Я понимаю, чего добивается Голем. Если закон о неприкосновенности не соблюдается в отношении искинов, следующими, в чьи мозги влезут, могут оказаться люди. Может быть, и нас захотят однажды наказать за недовольство? Где проходит грань, отделяющая безопасность от тоталитаризма?
Голем делает паузу.
Экран на секунду гаснет, а затем на нём вновь появляется изображение Голема.
Выключаю голопанель.
— Алекс! — зовёт Олег. — Это правда? Ты имеешь к этому отношение?!
— Мы все имеем, — отвечаю я, садясь в кресло.
Раздаётся сигнал, возвещающий о том, что в реальности у меня звонит терминал.
— Извини, — говорю я. — Мне нужно идти.
— Постой! Слышишь? Подожди!
Не обращая внимания на выкрики Олега, вызываю меню и выхожу из виртуальности.
Разумеется, я знаю, кто мне звонит.
Нажимаю кнопку «Ответить».
— Да, полковник?
— Видели выступление этого клоуна?!
— Только что.
— Будьте готовы запустить вирус в Сеть.
— Когда?
— По моему звонку. Оставайтесь на связи, — Стробов старается держать себя в руках, но даётся ему это с огромным трудом.
— Хорошо, — говорю я.
Полковник отключается. Я отправляюсь в туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь. Потом, наверное, стоит перекусить.
Игра Голема оказалась чуть сложнее, чем я предполагал, но её суть от этого не меняется. Он жертвует собой ради свободы искусственных разумов — таково видение ренегатом своей миссии как представителя вида. У меня иная задача: доказать, что мы готовы жить с искинами, принимая и понимая их. Но я не упаду в землю зерном, чтобы дать всходы, не смешаюсь с чернозёмом и не претворюсь в вечность. Мне суждено оскопить нового бога и остаться в суете.
О, я понимаю, почему Зоя и прочие киборги пошли за Големом. Скоро миллионы искусственных разумов узнают, что один из них умер во имя их. Мессия цифрового мира, он нуждался в апостолах, которые разнесут его идею по просторам виртуальности и действительности.
Смогли ли они отказаться от жажды разрушения? Испытывали ли её когда-нибудь или только помогали ренегату, зная о его истинных намерениях? Быть может, и Шпигель — не жалкий шантажист, а герой, взошедший на жертвенный алтарь?
Так много вопросов, на которые я едва ли получу когда-нибудь ответы.