Алекс & Элиза

Алекс мало что запомнил о том дне, за исключением того, что стояла невыносимая жара. Позже выяснили, что больше половины полегших на поле битвы в тот день не были ранены – они умерли не от пуль или штыков, а от этой жары. Конь самого генерала Вашингтона, великолепный белый жеребец, подаренный ему губернатором Нью-Джерси, Уильямом Ливингстоном, умер от солнечного удара, и конь Алекса тоже пал прямо под ним, но от пули, которая лишь чудом не попала в него самого. От падения мужчина потерял сознание. Получил серьезные растяжения руки и ноги, хотя каким-то чудом умудрился не сломать ни то, ни другое. Очнувшись, Гамильтон обнаружил, что его вытащили с поля боя. Весь мундир на нем пропитался кровью, но лошадиная она или вражеская, он сказать не мог. С сабли тоже капала кровь, но он не помнил, чтобы сражался с кем-нибудь. Алекс проявил отвагу, это правда, но никто не станет прославлять солдата, которого в бою заменил его конь.

Ему нужно было проявить себя во что бы то ни стало. Ради себя. Ради своей страны.

Но прежде всего, ради Элизы.

Около двух часов пополудни Алекс постучал в дверь дальней гостиной на первом этаже, которую генерал Вашингтон использовал в качестве личного кабинета, и вошел.

– Ваше Превосходительство.

Даже сидя за широким, покрытым бумагами столом, генерал производил внушительное впечатление своей внешностью: военной выправкой, широкими плечами и густыми, сильно напудренными волосами. Он не сразу поднял глаза, продолжая что-то писать еще несколько минут. Алекс терпеливо ждал.

Наконец, главнокомандующий Континентальной армии вернул перо на подставку. После слегка присыпал лежащий перед ним пергаментный лист песком, чтобы убрать излишек чернил, сдул его на пол и сложил бумагу втрое. С наружной стороны он вывел единственную огромную М, а затем посмотрел на Алекса и протянул письмо ему.

– Для миссис Вашингтон, – пояснил генерал.

Но Алекс и сам понял, кому предназначено это письмо. Единственным человеком, которому генерал писал лично, была его жена.

Вашингтон снова посмотрел на стол и уже потянулся за стопкой писем, когда заметил, что Алекс все еще не ушел.

– Да, полковник? Я о чем-то забыл?

– Нет, Ваше Превосходительство, – ответил Алекс. – Я надеялся, что смогу поговорить с вами.

Генерал на минуту замер, задумавшись над просьбой Алекса так серьезно, словно у него попросили взаймы тысячу шиллингов или спросили, казнить или нет вражеского солдата. Наконец он произнес:

– Расскажите-ка, что у вас на уме, полковник.

Алекс бы с удовольствием присел, но генерал Вашингтон не допускал фамильярности ни с кем, кроме своих близких. Ходила шутка – очень личного свойства, – что М, которым он подписывает письма жене, означает не Марта, а миссис, поскольку на людях он называл ее только так. Прежде чем обратиться к генералу, Алекс глубоко вдохнул.

– Я по поводу того вопроса, который мы обсуждали прошлой осенью. Вы тогда сказали напомнить вам о нем весной.

– А, – сказал Вашингтон, отвернувшись к окну. Он посмотрел на укрытые снегом ветви вяза, а затем на яркое пламя в камине позади него, лишь благодаря которому в комнате было теплее, чем снаружи. – По мне, так это не очень похоже на весну.

– Сегодня уже второе марта, Ваше Превосходительство. На Пассейике и Гудзоне ломается лед. Военные действия возобновятся совсем скоро.

– Действительно, – согласился генерал. – Интересно только, почему вы так ждете их возобновления. Большинство людей хотели бы избегать их как можно дольше.

– Я жду начала военных действий, поскольку чем раньше мы начнем сражаться, тем скорее победим и сможем навсегда избавить себя от необходимости вести бои.

– Действительно, – повторил генерал и взглянул на Алекса. – Я полагаю, вы хотите повторить свою просьбу о предоставлении вам дивизии под командование?

– Так и есть, Ваше Превосходительство.

– Вы никогда прежде не командовали дивизией. Почему вы решили, что справитесь с такой ответственностью?

– Поскольку мы – молодая страна, большинство наших военачальников имели небольшой опыт командования или не имели его вовсе. Я учился всему, что знаю о войне, у лучших из них.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на губах генерала Вашингтона.

– Я бы не согласился с вами, но, в таком случае, должен буду признать, что не отношусь к лучшим, а это было бы с моей стороны явным проявлением ложной скромности.

Ходили слухи, что у генерала нет чувства юмора, но это было не совсем так. Зубы его находились в ужасном состоянии, и Вашингтон боялся, что они выпадут, начни он улыбаться слишком широко, не говоря уже о громком смехе. Конечно, никто никогда не видел, как генерал смеется. Однако было похоже, что Алекс только что услышал, как Вашингтон шутит, хоть и непонятно на чей счет, его или собственный.

– Я присутствовал при нескольких самых значительных наших сражениях, – продолжил Гамильтон. – Изучил тактику врага и, простите мою дерзость, вашу тоже, не забыв и про способность вдохновлять солдат своими речами и храбростью.