Александр Алехин. Судьба чемпиона

И, передвинув белую ладью, Каличка защитился от шаха черного ферзя. В свою очередь от вскрытого шаха белым слоном защищал только один ход, да и то ненадолго.

Количество досок уменьшалось с катастрофической для немцев быстротой. Алехину теперь легко было играть небольшое количество партий, и он отвечал на ходы немцев значительно быстрее. Вскоре осталась всего одна доска, на которой играл генерал. Он, по-видимому, понимал шахматы лучше других, кроме того, ему помогало больше всего советчиков. Делая ход, он поучал окружающих, высказывал глубокомысленные, на его взгляд, суждения о шахматах. Но вскоре и его позиция стала безнадежной, и он сказал Каличке, что сдает партию.

В зале появился усталый, но довольный Алехин. Он подошел к Каличке, все еще стоявшему около доски генерала. Немец воспользовался случаем, чтобы как-то оправдать перед низшими чинами свой проигрыш.

– Я грубо ошибся, – сказал генерал Алехину. – Сыграй я… – генерал посмотрел на бланк, где он записывал ходы, – сыграй я ферзем на дэ-пять вместо эф-пять, вам было бы плохо.

– Вы так считаете? – спросил Алехин.

– Это элементарно! – продолжал генерал. – А тут что ж, – показал он на свою позицию, в которой сдался. – Моя позиция безнадежна. Летит ферзь, я сдался вовремя.

Алехин присел на стул напротив генерала.

– Хорошо, – решительно произнес он. – Вы говорите, безнадежна. Играйте.

И он перевернул на сто восемьдесят градусов доску. Теперь ему достались черные фигуры. В положении, где немец сдался, Алехин сделал хитрый ход конем. Выяснилось, что ферзя брать нельзя, в этом случае белые получили бы мат. Генерал схватился руками за голову. Ничего себе положение! Такой срам – сдался в позиции, где еще можно было сопротивляться. Он долго думал, выискивая способ победить, доказать этим свою правоту и неправоту Алехина. Но что он мог сделать против такого шахматиста. Прошло три хода, четыре, и теперь уже позиция белых стала незащитимой. Алехин, взявшись за безнадежное дело, одержал верх.

– Сдаюсь, – пролепетал генерал. – Неизбежен мат в два хода.

– Играйте, – приказал Алехин, вновь перевернув доску и взяв себе белые фигуры. Умелым ответом он ликвидировал угрозы неприятеля – мата не получалось, – и затем в несколько ходов сам заматовал черного короля. Офицеры, стиснув зубы, чтобы не рассмеяться, следили за посрамлением самоуверенного начальника.

Было уже темно, когда Алехин и Каличка вышли на улицу. Молча они прошли несколько кварталов, затем чех сказал:

– Мне сюда, господин Алехин, – показал он направо. – Здорово вы играли!

– Вот и не получился разгром-то! – улыбнулся Алехин. – А вы боялись.

– Когда вы едете и куда? – поинтересовался чех.

– Пока в Мадрид, – сообщил Алехин. – Только туда можно сейчас получить визу. А оттуда махну в Южную Америку. Там сейчас много шахматистов, настоящая жизнь.

– Желаю вам самого лучшего счастья и особенно здоровья, – промолвил Каличка. – Только моя личная к вам просьба: не играйте больше таких сеансов.

– Хорошо, дорогой друг, – с улыбкой произнес Алехин. – Но вы понимаете: были чрезвычайные обстоятельства. Потерял очки. Что теперь будет говорить начальству Шехтель?

Печально начинался шестой десяток жизни шахматного чемпиона. В Праге, городе, который нацисты сделали местом постоянного жительства Алехина, он страдал от голода, тягот оккупационного режима. К тому же эта нелепая скарлатина! Слабый, еще не оправившийся от болезни Алехин был вынужден сразу давать сеансы, иначе он не получил бы продовольственных карточек.

А в Мадриде новые проблемы: здесь мало интересовались шахматами, и прожить шахматисту-профессионалу было крайне затруднительно. Друзья-шахматисты, правда, старались как-то поддержать чемпиона мира. Они организовывали турниры в разных городах страны: здесь Алехин мог заработать немного денег и прожить неделю-другую на иждивении великодушного владельца отеля. Изредка давал он сеансы, читал лекции, но отыскивать такие возможности с каждым днем становилось все труднее.

– Каковы ваши планы? – спросил один репортер.

– Какие я могу иметь планы! – печально произнес Алехин. – Лучшая часть моей жизни прошла между двумя войнами, нанесшими огромный урон Европе. Обе войны разбили мою жизнь, с той лишь разницей, что в конце первой войны мне было всего двадцать шесть лет и я был полон энтузиазма, которого теперь нет у меня и в помине! Если когда-нибудь я напишу мои воспоминания – что вполне возможно, – люди поймут, что шахматы были главным фактором в моей жизни. Они дали мне возможность удовлетворить мое честолюбие и в то же время убедили меня в абсолютной ненужности честолюбивых претензий. Сегодня я продолжаю играть в шахматы потому, что люблю это искусство само по себе и еще потому, что они заполняют мой ум и удерживают меня от дум и воспоминаний.

Печальные слова!