Александр Блок в воспоминаниях современиков

с синевой под глазами, с вытянутым от выступивших

на лице теней носом. Эллис же — обычно рассеянный,

чуть не обрызгивал А. А. слюной, не замечая, что так

заставляет страдать его и вдвойне меня: за А. А. и за

Эллиса, которого я знал близко и очень любил, вопреки

его выявлениям, в единственной, ослепительной, матема­

тической почти точке души, которая выявлялась в нем

лишь бешеной верностью тому, чему он в настоящую

минуту поклонялся. Я останавливаюсь на Эллисе и А. А.

потому, что это была встреча подлинно замечательных

людей. А. А. был замечателен и во внешнем, Эллис же,

плохой поэт, посредственный публицист, главным обра­

зом агитатор течения; но под этой несносной, Эллиса ро­

няющей, назойливой агитационной личиной таилась душа

глубочайшей загадочности и оригинальности: оригинален

хотя бы тот путь, который он нарисовал с 1898 до

1916 года, когда в последний раз вести о нем дошли до

меня: от ученого марксизма, через бодлеризм, к симво­

лизму, и от последнего, через антропософию, к католи­

цизму самого иезуитского пошиба. Будучи марксистом,

еще в девятьсотом году пишущий диссертацию о Кан-

крине, символист в девятьсот четвертом году, поклонник

Бодлера и Данте, «брюсианец» в девятьсот седьмом году,

штейнерианец в одиннадцатом и двенадцатом годах и,

наконец, почитатель Игнатия Лойолы, обстреливающий

меня письмами в четырнадцатом году, где св. к. (святой

256

костер инквизиции) склонялся во всех падежах. Все

в нем А. А. наносило боль, и он всегда необыкновенно

уставал от Эллиса. Эту боль в А. А. я ощущал неодно­

кратно, и это и было в нем выражением нетерпимости

от сознания дисгармонии, разрыва и фальши при стол­

кновении душ, разнотонно настроенных. А. А. не выно­

сил аритмии душевных движений. При первых звуках

фальши он съеживался, как мимоза, и у него всегда

появлялось то выражение мешковатой смущенности и

искусственно натянутой улыбки на дрожащих губах, ко­

торое являлось от усилия себя перемочь. Если несклади­

ца росла, он уже не улыбался, а быстро тускнел, темнел,

окаменевал: с него слетал тот загар лучезарности, кото­

рым он действовал так на нас; он дурнел и сидел весь

в тенях, с обостренным носом и плотно сжатыми сухими

губами (дефект сомовского портрета — неверно понятые

губы), злой, молчаливый и странный. Тут я был терпе­

ливее его, потому что я тоже очень страдал от каждой

фальшивой ноты, и подчас днями, неделями, месяцами

ходил точно с ободранной кожей, воспринимая окружаю¬

щую меня действительность кончиками обнаженных нер­

вов. Но я терпеливо перемогал нестроицы, именно бро­

саясь в нестроицу, стараясь в ней что-то изменить ценой

утраты собственного ритма. Словом: он сжимался от не­

терпения, я — разрывался от излишнего и часто ненуж­

ного терпения. Порой я взрывался, и тогда всегда выхо­

дили инциденты, довольно неожиданные для тех, кто не

знал моей психологии (страданий от всяких «не то»,

«не так»). А. А. в ту пору определенно страдать не хо­

тел, а я ставил себе уж проблему страдания и жертвы:

через символ распятого Диониса я вплотную приближал­

ся к биографии Ницше. А. А. Ницше был далек — тут

мы были в разном. Я был ближе к Эллису, понимая его

проблему противоречия, как путь ко Кресту; в проблемах

христианского сознания я был более логосичен, А. А.

был более космичен и софиански настроен. Историческая

проблема христианства была мне ближе; он и к истории

подходил сквозь призму Третьего Завета новой револю­

ционной эпохи (его максимализм и мой минимализм).

Оттого-то я всеми проблемами был более вдвинут в ли­

нию интересов Религиозно-философского общества (пе­

тербургского и назревающего московского), дружил

с Рачинским и Мережковскими, представителями орто­

доксального христианства и неохристианства, — для А. А.

10 А. Блок в восп. совр., т. 1 257

все это было уже прошлое. Помнится: мы с А. С. Пет­

ровским возили А. А. и Л. Д. к епископу на покое, Анто­

нию, проживающему в Донском монастыре *.

Помнится, свидание А. А. с епископом Антонием вы­

шло столь тусклым, что я ничего не запомнил — ни од­

ного слова Антония, ни одного слова А. А . , — оба были

весьма не в своих тарелках, весьма не в подлинном виде.

Епископ Антоний не обратил на А. А. никакого особого

внимания. А. А. сидел молчаливый, опять несколько

страдающий, и вышло, что мы с А. С. его затащили на­

сильно. Вообще у нас было посягательство на А. А . , —

мы его возили и показывали, а одновременно показывали

ему то, что нас занимало в то время, но что, может

быть, ему было чуждо. И тогда слышалась в нем эта

боль сквозь доброту заранее принятого намерения позво­

лить собой распоряжаться, молча оставаясь при своем

мнении. Это «свое мнение» в вопросах, нас близко свя­

зующих, стало впервые мною переживаться со всей

ясностью в Шахматове еще летом девятьсот четвертого

года, вызывая между мною и им минуты неловкости,

так что не всегда мы чувствовали желание остаться

с глазу на глаз, предпочитая интимно дружеское обще­

ние en trois или en quatre **. Но меня в моей боли, от­

дающегося на растерзание тому, что определенно рас­

с т р а и в а л о , — он понял до дна, и нотою невыразимой не­

жности, активной и действующей, ответил он мне. Он