Александр Блок в воспоминаниях современиков

«Симфонией». Мне кажется, что в одном стихотворении

он переоценил мою бренную личность, посвятив мне

строчку о том, что — «кому-то на счетах позолоченных

дано было сосчитать то, что никому не дано» 50. Я, в

свою очередь, готов был о нем написать подобные же

строчки. Слишком много у нас наросло друг о друге ду­

шевных образов, не питавшихся фактом личного обще­

ния, чтобы сквозь строй дум о «неуловимом» эмпирично

коснуться друг друга. Кроме того, с первых мигов встре­

чи сказалась разность наших темпераментов, оттенок

меланхоличного в нем и сангвинического во мне, и раз­

ные приемы выявлять себя во внешних отношениях.

И мне и А. А. приходилось много страдать в свое время

от несоответствия общественной среды, в которой скла­

дывалась наша жизнь. Слишком долго и мне и ему при­

ходилось таить свое интимнейшее, несказанное. А. А.

был близок к своей матери именно в субстанции своих

творческих тем, но далек и чужд своему отчиму, пре­

красной и добрейшей личности, своим родственникам и

той военной среде, которая окружала его отчима, быв­

шего в то время полковником лейб-гвардии Гренадерско­

го полка. Я слишком долгое время развивался молча и,

так сказать, украдкою. Отец и мать были чужды моим

философско-религиозным устремлениям, и лишь в семье

Соловьевых я, что называется, «распускался». У обоих

у нас все то, что выявлялось в литературе, как стихи и

чаяния, истекало из своего рода «подполья», в котором

мы, заговорщики о будущем, перекликались стихами, как

программами какой-то будущей совместной деятельности.

Но из «подполья» оба мы не могли вылезти. На обоих

наросла средой отложенная маска, как необходимый за­

щитный щит (не оттого ли так много масок фигурирует

в поэзии А. А.? — «неземные маски лиц...», «снежные

маски» и т. д.). Оттого, вероятно, в моей статье «Маска»,

234

написанной вскоре, упоминается, что появились люди-

маски, то есть люди, вынужденные, выражаясь языком

Ницше, жить среди умирающего поколения сократиков

и приобретать себе личину «сократической» видимости,

утаивая свою дионисскую суть, дабы не быть стертыми

с лица земли крепкой и могучей злобой на нас со сто­

роны стариков *.

И вот в А. А. я почувствовал двойной жаргон в его

отношениях к людям: его суть и притянутость к послед­

нему в душе человека; вместе с тем: недоверие и скеп­

сис, даже по отношению ко всему серединному, «пред­

последнему», где конкретно переживаемое смешивается

с абстрактно-полагаемым в зыбкой иллюзии «субъекти­

визма» и «декадентщины»; щит против этой quasi-искус-

ственности в нем несомненно отображался в стиле себя

держать, в стиле, продиктованном ему не головой, а есте­

ственным «тактом», то есть ритмом, оформленным в ему

свойственные ритмические формы. Его поэзия того вре­

мени, развив свои ямбы, начала развивать свой велико­

лепный анапест. Я в то время лирически искал своих

выражений в коротких, амфибрахических строчках и не

мог написать ни одного порядочного ямба. «Такты» на­

шего положения выражались в диаметрально-противопо­

ложных стилях выявления. Я был необыкновенно сует­

лив и говорлив, много теоретизировал и таскал за воло­

сы цитаты различных мыслителей, и развивал теорию

за теорией, будучи вовсе не теоретичен, сравнительно

тих в моем внутреннем облике. На А. А. разлился иной

«защитный» стиль: стиль выдержанности, светскости и

немного шутливого, добродушно-реального отношения к

факту жизненной Майи 51, что вместе мы называем «хо­

рошим тоном». Всякий, кто знал меня того времени, мог

бы сказать: вот москвич, интеллигент, оптимист, идеа­

лист, немножко Репетилов, побывавший в кружке Стан­

кевича, теоретически символизирующий, подобно тому

как в кружке Станкевича гегельянизировали. Немного

смешной, немного бестактный, не развивающий хоро­

шего тона. Взглянувши на Блока, можно было сказать:

вот петербуржец, вовсе не интеллигент, скорее «дворя-

* Характерный факт: за несколько месяцев перед тем меня

провалил на государственном экзамене один приват-доцент исклю­

чительно за то, что я декадент, а на похоронах отца несколько

профессоров нарочно меня не узнали и не подали руки: за то же.

( Примеч. А. Белого. )

235

нин», реалист-скептик, где-то грустно вздохнувший, но

на этот вздох натянувший свою улыбку, очень добрую

и снисходительную, обласкивающую собеседника, чтобы

от всей души окружить его уютом и скрыть от него точ­

ку своей тоски, и вместе с тем детски доверчивый, но

держащий собственную доверчивость под контролем не­

которой строгости, в кружке Станкевича не бывший, но,

вероятно, простаивавший когда-то часами на берегу Невы

и знающий звук Медного всадника и Адмиралтейской

иглы, не считающий нужным подыскивать теории сим­

волизма, потому что символическое восприятие действи­

тельности есть физиологический факт его бытия. Все

это отразилось в его манере держаться: внимательность

к собеседнику, наблюдательность, готовность ответить на

какой угодно вопрос, прямо, решительно, без обиняков и

«абстрактных» подходов, не выжидающего действитель­

ного подхода. Словом, я выглядел интеллигентнее, нерв­

нее, слабее, женственнее, демократичнее, рассеяннее,