Александр Блок в воспоминаниях современиков

Одного из нас.

Воздух полон воздыханий,

Грозовых надежд,

Высь горит от несмыканий

Воспаленных вежд.

Ангел розовый укажет,

Скажет: — вот она:

Бисер нижет, в нити вяжет —

Вечная весна.

В светлый миг услышим звуки

Отходящих бурь,

Молча свяжем вместе руки,

Отлетим в лазурь.

Это стихотворение пропитано тем же бодрым «арго-

навтическим» воздухом вечного завтра, который господ­

ствовал в кружке «аргонавтов» в сезон девятьсот треть­

его — девятьсот четвертого годов. Идею братства «арго-

навтического» коллектива изображают строки: «Молча

свяжем вместе руки, отлетим в лазурь».

Осенью и зимой 1903 года почти каждый день мне

приходилось бывать где-нибудь: в воскресенья собира­

лись у меня, в среды у Брюсова, если память не изме­

няет, во вторники днем у Б а л ь м о н т а , — был «грифский»

день, «скорпионовский» день. В то время книгоиздатель­

ство «Скорпион» выдвинуло ультиматум: сотрудники

«Северных цветов» должны были воздержаться от печа­

тания в альманахе «Гриф». Я и Бальмонт отвергли это

предложение и присоединились к «грифам». Я пожало­

вался А. А. на это насилие «Скорпиона». А. А. к нам,

«грифцам», присоединился и прислал шуточное стихотво­

рение, в котором изображены выведенные на свежую

* У «аргонавтов» была вырезана своя печать, которую Эллис

в порыве «аргонавтизма» прикладывал ко всему, что попадалось

под р у к у , — к рукописи, стихам, книгам, даже к книжным пере­

плетам. ( Примеч. А. Белого. )

8*

227

воду затеи Брюсова и «конспирация» З. Н. Гиппиус.

Помню из этого стихотворения лишь слова: «...опрокинут

Зинаидин грозный щит...» — и далее рифма: «...раз­

бит...» 47 (разумеется Брюсов и «Скорпион»).

Если в нашем товарищеском коллективе было бодрое

настроение, то, наоборот, мне было очень тяжело. Лите­

ратурная ажитация и убыль внутренних тем — так ха­

рактеризовал бы я то время. Затруднения и конфликты

моего индивидуального сознания побуждали особенно

меня искать гармонии ритма в «братстве», в «коммуне

мечтателей». В то время я чаще и чаще задумывался

над проблемой общения людей, образования братских и

сестринских коллективов, мечтал не то о пирах Платона,

не то о мистерии, взыскуя о прекрасном обряде жизни.

Поэтому я в то время лелеял мечту об организации сво­

его рода ритуала наших бываний и встреч, о гармони­

зации самих наших касаний друг друга, вызывающих ха­

ос и разорванность сознания. Проблема коммуны, мисте­

рии и новой общественности пересеклась с мыслию об ор­

ганизации самого индивидуализма в своего рода интерин­

дивидуал. Я искал людей и общений не кружковых, а ка-

такомбных, интимных. Помню, что часто бывал в то

время в Донском монастыре у одного замечательного че­

ловека — епископа на покое Антония. На почве этих

исканий тогда подготовлялся один очень грустный эпи­

зод моей жизни, где протянутость к мистерии человече­

ских отношений опрокинулась в самую обыденную про­

зу 48: зори девятьсот первого года, увы, угасли безвоз­

вратно. Поэтому я с какой-то особою тягою обращался

мыслию к А. А. Блоку, просто нуждаясь в общении с

ним, как с самым близким, как почти с братом, с кото­

рым я еще не встречался. Я помнил, что он только что

женился, и мысль о том, как построена его личная

жизнь, занимала меня: есть ли мистерия в его жизни,

есть ли та гармония и ритм, о которых так много и под­

час так не ритмично говорилось в начинавших мне уже

надоедать юных модернистических кругах. Я получал

в то время и письма и стихи от А. А., стихи, то нежные,

то тревожные, но общий их, доминирующий фон был

мягкой грустью. Чувствовалось, что А. А. бодрится, но за

этой форсированной бодростью чувствовалось недоумение.

Ноты Прекрасной Дамы, угасая, вспыхнули еще раз

там. Но ни в письмах, ни в стихах не было напряженно­

сти 1902 года и первой половины 1903 года. Письма

228

А. A. ко мне были спокойнее, мягче, дружественнее и

проще. Лично мне они были большим утешением. Что

же касается до наших мистических чаяний, то они как-

то отступили на второй план. Вот характерные ноты на¬

строения стихотворений А. А. этого периода: «Я на по­

кой ушел от дня, и сон гоню, чтобы длить молчанье...

днем никому не жаль м е н я , — мне ночью жаль мое стра­

данье».

Вот выдержка из письма того времени: «Состоя­

ние молчания стало настолько привычным, что я уже не

придаю ему цены. Вы, как мне показалось, не привыкли

к тому, что лишь второстепенно, и поставили ваше

состояние молчания для Вас на первый план, а я уже

мирюсь с этим, потому что не вижу крайней необходимо­

сти тратить пять лошадиных сил на второстепенное. Вот

и «я» все о себе, только, мне кажется, это ничего... Ах,

нам многое известно, дорогой Борис Николаевич! Вы

спрашиваете, кто я, что я. Разве вы не знаете: то же и

то же опять милое, родное, вечное в прошедшем, настоя­

щем и будущем... Я говорю о самом близком, окружаю­

щем меня. Один из петербургских поэтов пишет мне:

«о вас ходит легенда, что вы, женившись, перестали

писать стихи». Мадам Мережковская, кажется, решила

это заранее. Что же это значит: мадам Мережковская

создала трудную теорию о браке, рассказала мне ее в

весеннюю ночь, а я в ту минуту больше любил весеннюю