Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Лицо без мимики. Лицо, предназначенное не для живо­

писи и не для графики, а только для ваяния. «Медаль­

ный» профиль Блока.

105

Он держался всегда очень прямо, никогда не горбился.

Добавьте к этому спокойную медлительность движений

(он не жестикулировал ни при чтении стихов, ни в раз­

говоре), молчаливость, негромкий, ровный, надтреснутый

голос и холодноватый взгляд больших светлых глаз из-

под темных, чуть приспущенных век.

Таким он бывал во все времена своей жизни: и в

самой первой юности, и в поздней молодости, и незадол­

го до смерти. Но именно только «бывал»: это была завеса

или, точнее, забрало.

Блок внутренне находился в непрерывном движении.

Как поэт и как человек, он рос медленно, но безостано­

вочно. Он все время менялся. И когда сейчас я стараюсь

воссоздать его в памяти, я вижу не один, а много после­

довательных его образов, между собой несхожих, и не

знаю, который из них считать основным, каноническим.

Было в нем, впрочем, и кое-что, так сказать, постоян­

ное, не зависевшее от возраста. Таков был его смех,

очень громкий, ребячливый и заразительный. Но он

раздавался редко и только в очень тесном кругу.

Такова же была его улыбка. Она несла другую, более

ответственную функцию, чем смех. Особенность блоков-

ской улыбки заключалась в том, что она преображала его

коренным образом. Лицо, обычно довольно длинное и уз­

кое, тускловатое по расцветке, словно подернутое пеплом,

становилось короче и шире, пестрее и ярче. Глаза свет­

лели еще более, вокруг них ложились какие-то новые,

глубокие, очень теплые тени и сверкал почти негритян­

ской белизной ровный ряд крепких зубов. Улыбка, как и

смех, была очень наивная, ласковая и чистая. Видя ее, я

всегда вспоминал слова Льва Толстого о том, что прекрас­

ным можно назвать только такое лицо, которое от улыб­

ки хорошеет. <...>

Теперь мне до очевидности ясно, что он был патоло­

гически застенчив. Это была тоже постоянная его черта,

не побежденная до смерти и причинявшая ему, вероятно,

много огорчений. Но она давала о себе знать только

в быту и мгновенно преодолевалась, как только он всту­

пал в исполнение каких-нибудь художественных обязан­

ностей, будь то декламация чужих произведений, игра

на сцене или чтение своих стихов. Так было у него и в

детстве, когда он нескрываемо боялся людей, когда из-за

этого даже хождение в гимназию было для него на пер­

вых порах мучительно и когда тем не менее дома, на

106

елке, нарядившись в костюм Пьеро, он без всякого стес­

нения показывал гостям фокусы и читал французские

стихи *. <...>

Передо мной возникает другой его образ, отделенный

от первого целым десятилетием.

Это было в 1907 или в 1908 году. Он был уже широко

известен как поэт. Когда говорили о «декадентах», не­

пременно упоминали и его, но не на первом месте, а

большей частью на третьем: Бальмонт, Брюсов, Блок.

Славы еще не было, всеобщего признания тоже пока не

было: в широких читательских и писательских кругах

была именно только известность, немного скандальная

известность слишком дерзкого новатора. Почетное поло­

жение было завоевано к этому времени Блоком лишь в

очень узком поэтическом кружке.

Помню такую сцену: отец читает нам с сестрой сти­

хотворение Блока «Обман» («В пустом переулке весенние

воды бегут, бормочут...»). Дойдя до стиха «Плывут со­

бачьи уши, борода и красный фрак...», отец вскинул го­

лову, вызывающе посмотрел на нас сквозь сильное

пенсне, пожал плечами и захлопнул книгу. Это означало,

что Саша на ложном пути. Собачьим ушам нет места в

поэзии. Модернизм нравился отцу, как и большинству его

сверстников, только в живописи, в архитектуре и в

прикладном искусстве. Поколение наших отцов не при­

няло Блока.

В жизни Блока это был период наибольшей его

замкнутости. На нем лежало клеймо одиночества.

Он много пил в это время, но на его внешности это

никак не сказывалось. Портрет Сомова — это дешевая,

упадочная стилизация. Блок никогда не был таким. Ху­

дожник ничего не понял: не уловил ни формы, ни харак­

тера лица 1. Блок был и теперь все тем же сильным,

здоровым, степенным и опрятным человеком, даже креп­

че прежнего и мужественнее. От каратыгинских замашек

не осталось и следа. Сдержанность манер стала грани­

чить с некоторой чопорностью, но была свободна от

всякой напряженности и ничуть не обременяла ни его,

ни других. Основная особенность его поведения состояла

в том, что он был совершенно одинаково учтив со

* В числе гостей был дальний родственник Блока, будущий

поэт и переводчик Данта, М. Л. Лозинский, от которого я и узнал

об этом выступлении Блока. ( Примеч. Г. Блока. )

107

всеми, не делая скидок и надбавок ни на возраст парт­

нера, ни на умственный его уровень, ни на социальный

ранг.

На нем черный корректный сюртук, крахмальный

стоячий воротничок, темный галстук. Студенческая ще­

голеватость сменилась петербургским уменьем носить

штатское платье. Ничего богемного, ничего похожего на

литературный мундир. Никакого парнасского грима.

И тем не менее наружность его в то время была такова,

что всякий узнал бы в нем поэта. Такой наружности не

могло быть ни у чиновника, ни у коммерсанта, ни у ак­