Александр Дейнека

Впервые ясное представление о Давиде Штеренберге как о сложившемся и необычном мастере дала выставка еврейских художников, состоявшаяся в 1919 году в Москве. Вместе с ним в экспозиции участвовали Натан Альтман и Марк Шагал. Штеренберг считался художником авангарда и вел себя как последователь этого направления. «Давида Штеренберга относят к лучшим представителям левого искусства», — отмечал критик Григорий Анисимов. Штеренберг горячо поддерживал радикальных художников — Малевича, Татлина, Филонова, Кандинского, Ларионова, Лентулова, Фалька, Попову. За это на него потоком шли жалобы, полные враждебности со стороны противников нового искусства. Штеренберг помогал многим — устраивал выставки, приобретал работы для музеев, хлопотал о выезде коллег за границу. И делал всё без шума и помпы. Он отстаивал право каждого художника на новаторство и не всегда разделял крайний радикализм левых художников, которые требовали зарыть «красных передвижников» поглубже.

На многие годы творческое наследие авангардистов 1920–1930-х годов было задвинуто в дальний угол — Штеренберг не составлял исключения. Кличка или прозвище, а возможно, и политический ярлык «формалист» надолго прилепилась к нему. Любопытный очерк о Штеренберге написал критик Абрам Эфрос — он был опубликован в его книге «Профили», изданной в 1930 году. Сам Эфрос был личностью неординарной. Он окончил юридический факультет Московского университета, но правоведческой деятельностью не занимался. После Февральской революции 1917 года был назначен помощником хранителя Третьяковской галереи, потом возглавил комиссию по внешнему благоустройству Москвы. Много сил отдал работе в Комитете по охране художественных и научных ценностей и оставил бесценные материалы о выдающихся деятелях отечественной культуры.

Его очерк о Штеренберге построен мастерски: автор как бы задает читателю загадку — а кто же такой этот самый Штеренберг? Откуда он взялся? Вы видели его картины? Говорят, что он фотограф из Парижа — за какие же заслуги новая советская власть поставила его руководить всем изобразительным искусством России? Ответы на все эти вопросы Эфрос давать не спешит, исподволь подводя читателя к самой сути художнической личности своего героя. Он показывает, что своим отношением к миру, дыханием, глазами, всем своим существом Давид Штеренберг был художником. Он стремился не только к ремесленной «сделанности», но и к духовности, поэтическому звучанию, одушевленности живописи. Его уроки усвоили многие художники, которые учились в мастерской профессора Штеренберга во ВХУТЕМАСе и ВХУТЕИНе.

* * *

В то время художники стремились уйти в так называемое производственное искусство, и именно поэтому Дейнека выбрал полиграфический факультет. Впоследствии это проявится довольно сильно: Дейнека будет отдавать предпочтение как раз тем видам искусства, которым требуется серьезная техническая база.

Живописи во ВХУТЕМАСе он не учился, зато прошел школу рисунка, весьма серьезную и основательную, сначала у Фаворского, потом у Нивинского. Уже позже, в 1930-е годы, Дейнека вспоминал, что во ВХУТЕМАСе у него было очень много учителей: «Был период, и я считаю его естественным, когда я у многих учился и многим подражал. Если вспомнить, то я работал, как Богаевский, как Левитан, даже как Чурлянис[21]. В этом нет ничего плохого. Это очень тяжелый путь молодого художника, который хочет найти себе что-то хорошее. Это все равно что болезнь корь — в детстве всякий переболеет, а в старшем возрасте — это сложная и серьезная болезнь. У меня есть такие учителя, которых я считаю настоящими, а есть такие, которых я считаю мнимыми».

Своими настоящими учителями Дейнека считал крупных мастеров западноевропейского искусства, прежде всего Андреа Мантенью, а из более поздних — швейцарского художника Фердинанда Ходлера, одного из крупнейших представителей модерна. У Фаворского его привлекала высочайшая культура формы, композиции и материала. Однако это вовсе не означало, что ученик слепо следовал за учителем. Фаворский, например, много и напряженно занимался тем, чтобы возродить технику деревянной гравюры, а Дейнеке эта техника казалась архаичной. «Расцвет деревянной гравюры в советском искусстве в этот период восполнял ограниченность возможностей развития различных видов полиграфического искусства, благодаря плачевному состоянию полиграфической базы, в результате разрухи в период военного коммунизма», — признавал первый биограф Дейнеки Борис Никифоров[22].