Читаем Александр Дейнека полностью

В числе воспитанников Фаворского был и брат моей бабушки Азарий Федорович Коджак, который учился у мэтра позже Дейнеки, уже во ВХУТЕИНе (в 1927 году ВХУТЕМАС переименовали в Высший художественно-технический институт). В моем архиве сохранился рукописный вариант рекомендации, которую Фаворский дал Азарию Коджаку на вступление в Московскую организацию Союза художников СССР. Именно Азарий познакомил меня с творчеством таких художников своего круга, как Андрей Гончаров (сокурсник Дейнеки), Виктор Вакидин, Илларион Голицын, Виктор Эльконин, Меер Аксельрод и яркий нонконформист Георгий Щетинин. Азарий был крымским караимом, уроженцем дореволюционной Ялты. У него был друг Елисей Катык, происходивший из семьи богатых табакозаводчиков, владельцев фабрики «Дукат». Как и многие караимы, Елисей Катык был офицером, но еще и большим любителем искусства, дружившим с собирателем импрессионистов Морозовым. Когда Красная армия вошла в Крым, было объявлено, что братоубийственная война окончена и нужно сдавать оружие. Офицеры, в том числе Елисей Катык, поверили в этот призыв и явились сдаваться; все они были арестованы и расстреляны на ялтинском молу. Азарий никогда не мог забыть коварства советской власти и был испуган ею до конца своих дней.

Азарий не принадлежал к ближнему кругу Фаворского, но всегда высоко ценил своего учителя и много рассказывал о Владимире Андреевиче. В своих воспоминаниях дочь Меера Аксельрода Елена не без юмора описывает, как ее отец приехал поступать во ВХУТЕМАС. Он, по воспоминаниям дочери, показал свои работы какому-то дворнику, который оказался там главным и принял его на учебу. За дворника Аксельрод принял Фаворского, который неизменно ходил в тулупе и валенках.

Лекции Фаворского по теории композиции были, по воспоминаниям современников, большим событием во ВХУТЕМАСе. «Они обычно читались после обеда, и на них сбегались даже те, кто не успел пообедать. Бежали Дейнека, Гончаров, Образцов, Пиков. Для графического факультета посещения были обязательны, так как сдавали зачет. Но приходили туда и с других факультетов. Присутствовали Чуйков, Нисский. Владимир Андреевич был тогда статным, красивым, молодым и всем казался патриархом», — вспоминали бывшие студенты.

В то время Владимир Андреевич был в расцвете творческих сил. Только что было создано такое его произведение, как жемчужина мировой графики «Книга Руфь». В своих лекциях Фаворский анализировал все периоды истории искусства: Древнюю Грецию, Египет, Византию, Рим, а также творчество современных на тот момент художников — Сезанна, Матисса и Пикассо. Во ВХУТЕМАСе не было предмета «история искусств», но это было и не нужно, так как лекции Фаворского, помимо главной темы — теория композиции, включали и историю искусства, и проблемы философии.

На первой лекции Фаворский, прекрасно чувствуя свою аудиторию, предупреждал, что поначалу студентам, возможно, не всё будет понятно, но не надо отчаиваться: потом, постепенно, когда будет усвоена терминология, дело пойдет легче. Лекции читались в темной аудитории, скамеек не хватало — сидели на полу. Фаворский показывал диапозитивы и чертил схемы на доске. Иногда он ссылался на Павла Флоренского, который тоже преподавал во ВХУТЕМАСе и ходил в черной монашеской рясе. Этот выдающийся религиозный философ был в то время секретарем комиссии по охране памятников искусства Троице-Сергиевой лавры и пытался помешать ее разорению большевиками. Для поддержки этих усилий он и устроился в училище, к которому советская власть относилась благожелательно, и возглавил там специально созданную для него кафедру «Анализ пространственности в художественных произведениях». В своих лекциях он обосновывал любимую идею о связи эстетики и математики, о возможности «поверить алгеброй гармонию». Одной из мыслей философа, воспринятой Дейнекой, стала теория о том, что древнее и средневековое искусство было не проявлением «неумелости» или «недоразвитости», а особым видением мира, не менее значимым, чем современное.

Скоро на Флоренского начали поступать доносы о том, что он «протаскивает поповщину» в государственное учебное заведение. До поры покровительство Фаворского защищало его, но в 1927 году он все-таки был уволен, а в следующем году выслан в Нижний Новгород. Позже последовали еще более суровые репрессии — отправка в Сибирь, а затем на Соловки, где Павел Флоренский был расстрелян в 1937 году.

Усвоенные во ВХУТЕМАСе теории стали для Дейнеки руководством в его творческих поисках. «Выстраивая архитектонику своих произведений на теоретической основе, а не эмпирически и не в подражание каким-то классическим образцам, он был редким явлением среди советских художников», — отмечает М. Лазарев.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

The Irony Tower. Советские художники во времена гласности
The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

История неофициального русского искусства последней четверти XX века, рассказанная очевидцем событий. Приехав с журналистским заданием на первый аукцион «Сотбис» в СССР в 1988 году, Эндрю Соломон, не зная ни русского языка, ни особенностей позднесоветской жизни, оказывается сначала в сквоте в Фурманном переулке, а затем в гуще художественной жизни двух столиц: нелегальные вернисажи в мастерских и на пустырях, запрещенные концерты групп «Среднерусская возвышенность» и «Кино», «поездки за город» Андрея Монастырского и первые выставки отечественных звезд арт-андеграунда на Западе, круг Ильи Кабакова и «Новые художники». Как добросовестный исследователь, Соломон пытается описать и объяснить зашифрованное для внешнего взгляда советское неофициальное искусство, попутно рассказывая увлекательную историю культурного взрыва эпохи перестройки и описывая людей, оказавшихся в его эпицентре.

Эндрю Соломон

Публицистика / Искусство и Дизайн / Прочее / Документальное