Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность»

Не успели… Ему не хватало внимания со стороны критики, да и публики тоже. Ему, исповедовавшему Слово, недостало слов.

Башлачев погиб средь бела дня.

О нем посудачили и забыли – много новых имен! О нем, увы, лишь после гибели напишут «Огонек», «Семья», «Юность», «Собеседник», «Советский экран» и десятки других журналов. Позже, на концертах, ему посвященных, нагреют руки те, кому это привычно. Те, с кем он едва ли был знаком. Те, для кого он при жизни не стал лакомым кусочком. А для других Башлачев хорош хотя бы тем, что перекинул органичный мостик между роком вообще и тем течением КСП, которое можно обозвать хард-бард: жестокое, на изломе, кровоточащее сочинение-и-пение. Полуподпольный рок и полуподпольный Высоцкий соприкоснулись во второй половине 70-х так тесно и горячо, что для устранения зыбкого зазора не хватало… Александра Башлачева.

Ну почему древняя аксиома «о мертвых – только хорошо» трансформировалась сегодня в металлическую теорему «хорошо – только о мертвых»? Теорему, которую приходится доказывать смертью. И кому?! Артистам, не ведающим расчета, живущим с пугающе обнаженными нервами. Зачем у поэтов-покойников всегда оказывается вдесятеро больше добрых знакомцев и неразлучных друзей, нежели у тех, кто, быть может, завтра, истомленный волчьим одиночеством и бессонным ядом вечных сомнений, распахнет-таки, подобно Башлачеву, кухонное окно в привычно прохладный день?

Во время его последнего «квартирника» (в Москве) обсуждалось – как и положено на таких домашних концертах – услышанное. И приговор был точен – репертуар самоубийцы. Все его творчество обернулось реквиемом. Напоенным не смутным предчувствием, но безжалостным знанием. Стало быть, он, у которого столько друзей, остался одиноким до конца. Башлачев не имел возможности выплескивать недовольство собой в зрительный зал. В отличие от, опять же, Владимира Семеновича, у него не было театра – точки приложения своей боли. Поэтому-то Высоцкий страстно любил жизнь, а Башлачев хорошо разучил музыку рваных вен.

У медиков это называется суицидальным синдромом.

О его гибели написали кроме Градского еще несколько знакомых. О том, КАК именно он погиб, молчали. Наверное, правильно. Наверное. Однако среди нас по-прежнему живут поэты. И излом их вымученных улыбок есть всего лишь метка души, по-детски открытой и напуганной суетливой жизнью. То есть нами. Как там у Высоцкого: «Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа… Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души».

* * *

В самом начале 1988 года Градский впервые выехал за границу – в США «с группой деятелей искусства, кино и политики». Выездную визу ему пробил Генрих Боровик. Впрочем, сам он констатирует: