Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность»

Александр Великий «отзвездочетил» в Большом, о чем он вспоминает не без удовольствия:

– С моей трактовкой ситуация была действительно интересная. Ибо на эту партию было четыре исполнителя. Это уникальная вещь для Большого театра. То есть я был – как я, а Олег Бектимиров – как он. Так не бывает! Внутри образа ты можешь делать что хочешь, но трактовка образа должна быть одна! Обычно Звездочет старый, седой, с дребезжащим голосом. Я был – молодой, наглый, ебарь-террорист, в своих темных очках… Еще сбрасывал с себя в конце на последних фразах балахон и оставался в джинсах и джинсовой рубахе.

В Большом был шок! Причем Светланов это одобрил… В отличие от режиссера спектакля, который все время нас призывал к современному видению, к современному прочтению. А как только я всем своим видом показывал, что это сегодня мы смотрим на Золотого петушка, это сейчас, это мы – современные люди… ну да, мы можем прикинуться… там балахончик, все такое… Но это мы – ребята в джинсах. Вот что это было! Так вот режиссер все время кричал: «Ребята, давайте отражать современность!» Как только я ее отразил, он сказал: «Да ну! Что это такое? Это дурной тон!» Видимо, потому, что не он это все придумал. Наталья Дмитриевна Шпиллер подошла ко мне и сказала, что я сумасшедший и «этого» делать не надо. А Светланов сказал: «Во! Во! Класс!!!» А чем кончилось? Шок! Звездочет, чуть ли не пришелец со звезды в моей трактовке, говорил: «Ребята, вы видели эту вот сказку? Все не так просто! Это вам намек! Смотрите: царь может получить по башке… Понимаете? Не надо за девками гоняться!» Когда я снимал балахон и оставался в таких же джинсах, как и человек из третьего яруса… опера заканчивалась под стон публики. 25 минут овации! Сейчас этого нет в Большом. На оперных спектаклях, во всяком случае.

И операм в Большом театре не хлопают так, как балетам. Это факт. Но мы тогда побили и балет. Нам хлопали 25 минут, и это зафиксировано на пленке, потому что Леня Ярмольник, мой приятель, каким-то образом пронес в театр камеру! Как он ее пронес, я не знаю! Билетерши отнимали камеры даже тогда – сейчас просто бы убили! За руки, за ноги вытащили бы Леньку из зала. А он из четвертого ряда все это снимал. И снимал только мои номера на память. Заодно снял все аплодисменты в конце. Вот эти двадцать с лишним минут все сняты! Наши выходы, наши поклоны, уходы… Все у него зафиксировано, как в протокольной съемке. Да, да… Если кто-то скажет: «Да ну, ладно врать-то! Не было этого!» Извините! Это – не монтаж… К чему я это говорю? К тому, что я, как режиссер, теперь уже и как актер, точно знаю: неожиданная развязка, неожиданный шокирующий трюк (если ты рискнул на трюк в классике) должны быть поставлены в нужное место и в нужное время. Тогда можно публику убедить в своей правоте. А когда люди фиглярничают в классическом театре, будет разочарование и несколько заумных статей: «Посмотрите, какая трактовка! Раскольников с голым хером! Ну надо же!» Чистый Ильф и Петров. Понимаешь? Вот тогда это игра, и только, а внутри ничего нет, пустота… За этим нет решений и фантазий, а есть только эпатаж.

Я работал не с Большим, я работал с Евгением Федоровичем Светлановым – это большая разница! То, что мы находились в помещении Большого театра? Да, это святая сцена! Но кто сейчас ходит по ней и вокруг нее? Если сравнить его с Мариинским театром, где сейчас Гергиев, то Большой – это заросший даже не мхом, а лишайниками пень, где нет ни великих певцов, ни режиссеров, ни музыкантов, ни дирижеров. Даже хорошие музыканты, придя туда, как-то скучнеют. Я дважды спел Звездочета в опере Римского-Корсакова «Золотой петушок», но готовился четыре месяца. Участие в «Золотом петушке» было для меня хорошим музыкальным спортом. Я доказал самому себе, что я это могу, порадовался музыке Римского, что говорить, прекрасная музыка – ну вот.

Я доказал себе, что я могу совершенно спокойно, не будучи оперным певцом по работе, в великом театре, с великим дирижером выйти в сложнейшей партии и спеть ее так, как ее надо спеть. На самом деле этот спектакль оказался довольно проблемным для Большого. Дело все в том, что театр эту работу как-то не очень принял. У всех оклады, и лишний спектакль никому не нужен. Спектакль получился очень тяжелый, с трудной музыкой. Для вокалистов – тем более. Но когда мы эту оперу показали, выяснилось, что она очень привлекательна для иностранных гастролей. И вот как только японцы нас пригласили, артисты Большого сказали: «Как же так?! Мы тоже будем петь! Мы тоже люди! Хотим иены…» И как только это случилось, сначала меня в спектакле не стало, а потом и Светланова. Думаю, что кое-кто этому очень сильно порадовался. Просто создалась ситуация, при которой надо было играть в игры. А мне это было неинтересно.

Большой театр для меня в какой-то мере – спорт. Просто я вовремя почувствовал, что все зависящее от меня уже сделано. Опера существует только в идеальных формах. Только тогда, когда на сцене такие мастера, как Монсеррат Кабалье или Лучано Паваротти, а дирижирует Евгений Светланов или Риккардо Мути… Это классика – и на сцене должны быть мастера высокого уровня. А не среднеодаренные люди, при плохом свете и дешевых декорациях. Особенно если на спектакль пришли дети. Для того чтобы они слушали, понимали и участвовали в действии, их надо заворожить… Выдающимся мастерством! Не может существовать в России опера, в которой музыканты – непрофессионалы. Соответственно должен быть ангажемент. В московских оперных постановках должен петь, как в былые времена, Каррерас. Ведь сейчас в Москву приезжает певец, а события нет. Недавно на Красной площади был концерт Паваротти, получился чисто коммерческий акт, а не творческий. Я помню, как пели «Кармен» в 60-х годах Архипова и Дель Монако. Вот это было искусство, которому двести с лишним лет…

Мне просто захотелось глотнуть какого-то другого воздуха! Я работал в Большом театре в конкретном спектакле, было дело…. Никто меня не приглашал остаться на оперной сцене. Это раз. Два: я бы никогда не пошел на 500 рублей в месяц. Три: работать в театре – это подчиняться театральным правилам, не тобою созданным, я просто не хочу этого делать. Создать свой театр – это еще можно, а работать в театре и подчиняться его устоям – это для меня невозможно. На спектакль – да, на конкретный проект – да, это здорово и интересно.