Александр и Любовь

Блок вознамеривается объясниться с Белым. 6 августа - уже из Шахматово - он пишет экс-брату письмо и начинает его не с обыкновенного «милый Боря», а подчеркнуто вежливо -«Многоуважаемый Борис Николаевич»... Очередной курьез судьбы: это уже второй случай, когда их письма «расходятся» по дороге. Не успело письмо Блока дойти по назначению, как он получил встречное, составленное в тот же день - 6-го. В нем Белый не уступает в любезности: «Милостивый государь Александр Александрович...». И тут уже Блок у него «автор золотого кренделя», и вообще - хуже Чехова и первым он Блоку руки теперь не подаст (Александр Александрович сильно недоумевал - Чехов-то тут при чем?) В общем, Боря недвусмысленно извещает об окончательно разорванных отношениях. «Вывод из письма самый точный: он называет меня подлецом», - жалуется Блок Иванову. После чего окончательно выходит из равновесия и дает Белому десять дней на то, чтобы «отказаться от своих слов», или теперь уже его черед присылать секунданта. И это не было пустой угрозой. Во всяком случае, о секунданте Блок действительно успел позаботиться. И выбрал - конечно же, кротчайшего Женю. Тот жутко перепугался: «... к этой роли совсем не приспособлен и ничего не понимаю, как и что делать: как оружие приобретать, объясняться как и разные другие подробности мелкие, от которых холодеть можно: например, куда отвозить и как поступать с убитыми».

Отбросив излишки пиетета к величию этих теперь уже людей-памятников, трудно не возопить: батюшки светы! вы посмотрите только как цинично, но грамотно два молодых литератора пиарят себя и друг дружку! Раз в год - подай им дуэль. По крайней мере, огласку таковой. Эти уж нам дуэли! - старинная аристократическая забава особого назначения. Честь, конечно, честью, её не замай, не то пристрелю - это понятно и даже ностальгически похвально. Пушкин полжизни только и делал, что стрелялся! А уж вызывал сколько - этого толком и не сосчитал никто. Лермонтов: после первой же своей «разборки» оказался на Кавказе. Но не будем забывать, что его благородством на дуэли (в точности как знаменитый пушкинский Сильвио он бабахнул в воздух, а не по промахнувшемуся сопернику) был очарован даже государь-император. И тут же заменил поэт-гусару разжалование в солдаты ссылкой в горячую точку. Вообще, если только представить себе фантастическую ситуацию - Белый с Блоком выходят на какого-нибудь цвета речку, и Белый убивает Блока - нетрудно представить себе и моментальное загнивание русской поэзии вообще. Ведь перестали бы стремиться в первые. Из элементарного чувства самосохранения, присущего в некоторой степени даже таким безответственным людям, как поэты. Это же карма какая-то получалась бы: первый среди русских поэтов непременно будет вызван и шлепнут!...

В общем, дуэль - дело полезное, главное - научиться пользоваться ею в меру и по вкусу. У наших героев со вкусом всё было в ажуре, поэтому обошлось и на сей раз. Выждав для порядку несколько дней, Белый отступился (в воспоминаниях он, правда, ссылается на вмешательство друзей - это они-де вынудили его объясниться в спокойных тонах). Однако теперь и он нашел свое письмо «резким и несправедливым», заверил, что охотно берет назад все оскорбления: «потому что не призван судить Ваши литературные вкусы». А уж что касаемо поединка - то это ведь раньше, в прошлом году повод был. А теперь такого повода решительно нет. Ну и, наконец, с чего бы это вдруг стреляться, если он, Белый, слово дал, что никакой новой дуэли не будет? Ему что теперь - слово, что ли, нарушать? При этом Белый все таки редкая бестия. Параллельно с покаянным он строчит Блоку и другое письмо - огромадное, в котором возлагает на него ответственность за раскол символистов.

С дуэлью, значит, разобрались, но принимать на себя ответственности за раскол Блок не желает тем более и снова засаживается за эпистолу. И гробит на нее целых три дня -15, 16 и 17 августа.

Это очень жаркое, очень откровенное письмо. В нем он настойчиво пытается открыть свою «физиономию», но признается, что не может этого сделать - «фактически» не может - вне связи с событиями и переживаниями, о которых никто на свете (вот именно так - курсивом) не знает, но сообщать их Борису Николаичу он, Блок, не желает. А 17-е, между прочим, день особый - годовщина свадьбы. И Блок едет в Москву. Везет свою Любу в ресторан? - наивно предполагаем мы вслед за вами. Увы, и, увы: едет он один, а в ресторан зовет не жену, а Белого. Запиской. Все в ту же «Прагу» и всё за тем же - объясниться. И сидит в этой самой «Праге» - письмо дописывает, чтобы времени зря не транжирить. Какая уж тут годовщина, когда - такое?! Но лакей возвращается - Белого нет дома.