Александр I. Самодержавный республиканец

Наполеон же, который изначально надеялся разгромить русские армии в генеральном сражении где-то в Литве или Белоруссии, вопреки своей стратегии, оказался в глубине России. Теперь он постоянно пытался связаться с Александром I и начать с ним мирные переговоры. Еще в июле 1812 года Бонапарт послал свои предложения царю через Балашова, но ответа не получил. 24 августа из Смоленска он написал царю письмо — результат оказался таким же. Когда Кутузов принял в ставке под Москвой французского генерала Лористона, который привез от Наполеона новое предложение начать мирные переговоры, то получил от Александра Павловича нагоняй, хотя ничего не обещал французу. Без ответа остались все попытки французского императора связаться из Москвы со своим русским коллегой — тот руководствовался правилом, выработанным им в начале войны: никаких переговоров до тех пор, пока хоть один неприятельский солдат находится в пределах России.

В такой ситуации Александр I в полной мере заслужил лестный отзыв, данный ему умным и наблюдательным современником событий. «Император, — писал Ж. де Местр, — воистину восхищает меня. Он принес колоссальные жертвы, преодолел ужасающие трудности… Не сомневаюсь, что ему пришлось пойти на многое противу собственной натуры и собственных убеждений… Во всём свете немало говорится о необъятной власти Российского Императора; при этом забывают, что наименее могущественен тот государь, который может всё»^{237}. Может быть, самой большой жертвой со стороны монарха стало то, что он, несмотря на неуемное желание, заставил себя не вмешиваться в руководство военными действиями, а самой большой заслугой — категорический отказ вступать с неприятелем в переговоры.

Флигель-адъютант полковник Александр Францевич Мишо, привезший Александру I известие, что после битвы при Малоярославце Наполеон повернул на старую Смоленскую дорогу, предложил императору лично возглавить войска. Монарх на это ответил: «Все люди честолюбивы, признаюсь откровенно, что я не менее других… Знаю, что если я буду при армии, то вся слава успеха отнесется ко мне и что я займу место в истории. Но когда подумаю, как мало опытен я в военном деле… тогда, несмотря на мое честолюбие, я охотно готов жертвовать личною славою для блага армии. Пусть пожинает лавры тот, кто более меня достоин их»^{238}. Взвешенные и достойные слова.

Наделе же всё было гораздо сложнее и куда менее пафосно. По свидетельству будущего флигель-адъютанта, генерала и историка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского, Александр не любил вспоминать о Бородинской битве и вообще о народной войне 1812 года. С другой стороны, желая подчеркнуть связь с армией, монарх повелел соорудить знаменитую Военную галерею, соединив в ней портреты генералов, участников Отечественной войны и Заграничных походов русской армии. В то же время годовщина Бородинской битвы в годы его правления никогда не отмечалась даже благодарственным молебном. Зато о вступлении союзных войск в Париж Александр любил вспоминать и не уставал рассказывать о грандиозном смотре войск в Вертю. Ничего удивительного в этом не было. В 1812 году он занимался делами отнюдь не героическими: изыскивал людские резервы, руководил закупкой лошадей, вел переговоры с британскими союзниками, не слишком успешно торопя их с выплатой обещанных денег. Получать же английское оружие Россия начала лишь в 1813 году.

Всё это было, безусловно, необходимо, но совершенно не гарантировало упоминания имени Александра Павловича на скрижалях Истории, к чему он неустанно стремился. Во время войны 1812 года, которая выросла в национальное движение и стала Отечественной, он испытывал заметное отчуждение от этого события и особенно от крестьянского партизанского движения. Это отчуждение казалось ему оскорблением его монаршего и полководческого самолюбия, а потому он реагировал на всё очень остро. Когда английский генерал Вильсон приезжал к царю «от имени всей армии» с требованием не начинать никаких переговоров с Наполеоном, Александр, вместо того чтобы радоваться единству своего мнения с позицией армии, счел эти призывы «неуместными и неприличными». Он также утверждал, что Кутузов не совершил ничего такого, к чему не был бы вынужден обстоятельствами, и хотя осыпал старого фельдмаршала наградами и отличиями, особых военных талантов за ним никогда не признавал.

Государя не поразило и не заинтересовало даже пришедшее издалека известие: «На другом краю океана жители северных американских областей… праздновали изгнание врагов из России. Заздравный кубок за Александра Павловича сопровождался следующим приветствием: «Александру I, великому императору всероссийскому! Он не сетует о том, что не завоевал Нового Света; он радуется тому, что спас старое полушарие»^{239}. Историк В. С. Парсамов так объясняет недооценку монархом событий 1812 года: «…царь, оказавшийся неспособным сначала к роли полководца, а затем народного вождя, обрел новую для себя роль — это была роль человека, отвергнутого людьми и уповающего на Бога»^{240}.