Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Реликвия из числа тех, которые вызывают во мне благоговейный трепет и некий обморочный восторг, прорывающийся в восклицаниях: «Ах, неужели!» – безостановочном кивании головой, блаженно-радостном потирании рук и прочих жестах сочувственного доверия к собеседнику. Да, трепет и восторг, ведь я же не профессионал, а дилетант, сентиментальный созерцатель, соединитель пространства и времени, для меня вещи окутаны некоей мерцающей серебристой аурой, похожей на свечение ночной луны. В этом завораживающем свечении возникают призраки, тени, профили, силуэты тех, кого давно уже нет, но они есть, поскольку оставлены знаки их присутствия на земле. Я, конечно, не мог не увидеть это кресло, и в ответ на мой умоляющий взгляд Алла Августовна терпеливо вздохнула, посмотрела на часы, прикидывая, сколько это отнимет времени, и обреченно развела руками: «Ну что ж, пойдемте… Так и быть, покажу». Мы отправились в дом ее бабушки, где хранилось кресло, долго плутали по улочкам, куда-то сворачивали, ныряли во дворики, выныривали в переулки, и наконец вот оно – в сумрачной глубине маленькой комнаты.

Комната была с обычной провинциальной обстановкой, телевизором на тумбочке, покрытым вышитой дорожкой комодом, трехстворчатым зеркалом, кактусами на окнах, и среди всего этого – кресло из путевого дворца Александра! Непостижимо! Я пытался связать, сопоставить внешний облик вещи с историей – тем таинственным и необъяснимым, призрачным, эфирным, струящимся незримыми токами, что отличает ее, эту вещь, от прочих вещей в комнате.

Добрейшая Алла Августовна не торопила меня, но все-таки посматривала на часы, и было ясно, что нельзя бесконечно затягивать этот миг: существуют приличия и надо прощаться. Как жалко прощаться со старым креслом, жалко до слез! Без обивки, пружины торчат из сиденья, а как будто с человеком… Приоткрыли на минуту дверцу, и… свидание окончено. Исчезли призраки, тени, профили, силуэты, и только знаешь: то, чего нет, есть и сам ты – держатель знака, врученного тебе на вечное хранение.

Глава одиннадцатая. Даты

Однако продолжим нашу повесть и одновременно с этим закончим рассказ о Таганроге, а напоследок, как обещали, посетим старое городское кладбище, отыщем ту самую могилу, где возвышается памятник, некогда бывший пьедесталом или, иными словами, основанием, подножием для чего-то, призванного возвышаться. Как все перевернулось в буквальном смысле с ног на голову, если отныне возвышается само подножие, как памятник жертвам революционных боев: революционных, значит, против ненавистного царизма, а памятником жертвам стал царь. Не статуя, а пьедестал, подножие, попирающее тех, кто низвергал статую. Какой парадокс, какой чудовищный гротеск: кто дерзновенно возвысил себя над царем, оказались погребенными под его ногами! Поистине этим памятником творцы революции выразили самую ее суть, выразили случайно, и не помышляя об этом, а просто польстившись на мрамор или гранит, но недаром сказано: чем случайней, тем вернее.

Мы же едем на кладбище в пыльном южном трамвае, чтобы отыскать странный памятник, один из тех, которых так много в огромной, кроткой, причудливой и необъяснимой стране. Трамвай мотает из стороны в сторону, колеса бегут по рельсам, грохот, трезвон: лихая езда – услада. Приезжаем и долго ищем, переходя от одной могилы к другой, он же, как полагается, ускользает и словно бы дразнит нас, морочит, водит вокруг одного и того же места, а сам не показывается. Мы вконец измучились, расспрашивая прохожих: посылают направо, он слева, поворачиваем налево, а он тут как тут – справа. Все как будто знают: есть такой памятник, но направить толком никто не может, даже те, кто живет рядом. Вроде бы есть, а где именно – и не вспомнить.

Кружили мы, кружили и лишь чудом вышли из лабиринта: вот он, этот призрачный, мнимый, ускользающий памятник, который некогда стоял в центре города, на Банковской площади (это место мы потом нашли), а теперь скромно ютится здесь, на кладбище, затерянный среди могил. Может быть, в этом есть свой смысл? Смысл-судьба, смысл-жребий, таинственный контур которого проступает в том, что такой же мнимой и призрачной была смерть Александра. Мертвец ожил, и памятник исчез, и лишь пьедестал напоминает о великой мистификации Александра I в Таганроге.

Теперь мы соединим пространство со временем, события – с датой… Болезнь и смерть. Случилось это в солнечные, по-летнему теплые дни ноября 1825 года. Очень уж теплый и солнечный выдался ноябрь, и вторая половина особенно, ну просто на редкость: это запомнилось всем в Таганроге. Императрица Елизавета Алексеевна даже специально отметила в своем дневнике, что погода была необыкновенно теплой, 12 градусов по Реомюру или 15 по Цельсию. Феодор Козьмич через много лет вспоминал, обращаясь к жене и дочери купца Хромова, навестившим его однажды летом на заимке: «Паннушки, был такой же прекрасный солнечный день, когда отстал я от общества» (к этому эпизоду мы еще вернемся).