Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Не только Даниил Андреев и старец Парфений сумели распознать миссию Александра. Назовем и еще одно духовное лицо – московский митрополит Филарет, под чье благословение не раз подходил Александр, смиренно склонив голову. Он-то и сделал приписку на черновом проекте манифеста о престолонаследии: «…чаем непреемственного царствия на небесах». Александр, просматривая черновик, подчеркнул эту фразу. Вероятно, он подумал, что уж это слишком – написать, будто он желает царствовать на небе, да еще беспреемственно, как высшие иерархи светлых сил, архангелы и архистратиги. Поэтому князь А. Н. Голицын заменил подчеркнутую фразу словами более скромными, умеренными, но при этом лишенными и всякого провидческого смысла: «…о принятии души нашей, по неизреченному Его милосердию, в Царствие Его Вечное». Вот и сравним теперь две фразы: одну нашептал ангел, а другую добросовестно составил, сочинил князь Голицын. Сравним по дороге в Киево-Печерскую лавру, куда нам давно пора отправиться.

Мы уже побродили по улицам Подола, поднялись на Владимирскую горку, полюбовались Днепром с крутого обрыва и словно бы вдохнули, вобрали вместе с воздухом, уловили то, что называют Киевом: классические купола и шпили, державный гранит и мрамор, барочные завитки соборов, гулкую брусчатку мостовых, а на самом деле – нечто среднее между суровым византийским благочинием и разгульной Запорожской Сечью. Вдохнули, вобрали, уловили, а теперь – пора! Ранним утром мы проснулись с драматическим писателем в квартире, где нас приютили знакомые нашей миловидной художницы, завтракаем на маленькой, со спичечный коробок, безбытной, беспосудной кухоньке, пьем кофе, оказавшийся чаем, завариваем чай из банки, припахивающей кофе, затем доезжаем на метро до центра города и пешком идем в лавру.

Идем пешком по утренним улицам, еще не сбросившим пелену тумана, а только слегка зарозовевшим, зазолотившимся от косого слепящего солнца. С каждым шагом лавра все ближе, и мы чувствуем, как вместе с ней приближается нечто такое же розовое и золотистое, похожее на большое облако, но при этом словно невидимое и лишь обозначенное теплым, ласкающим, благотворным веянием воздуха. Невидимое облако, или некое поле, распространяющее вокруг разряды живительной радости, светлой энергии, – это и называют намоленным местом, где совершалось великое духовное созидание, творчество избранных подвижников, осветлявших молитвами свою душу и весь окружающий мир, и куда каждый приходил и оставлял, приходил с чистыми помыслами и оставлял частичку добра. Чистые помыслы и добрые намерения – это тоже своего рода материя, легкая, воздушная ткань, плавающая над нами, вздымающаяся от порывов ветра и снова опадающая прозрачным покрывалом, поэтому нас и влечет в такие места, поэтому там особенно легко дышится и хорошо думается.

Глава вторая. Схимник Вассиан

Был ли здесь Феодор Козьмич? С этой мыслью мы ходим по монастырю, стоим на службе в соборе, сквозь решетчатые окна которого проникает утреннее солнце, сидим во дворике перед трапезной, где завтракают монахи, и спускаемся в пещеры – те самые, куда Феодор Козьмич посылал свою воспитанницу. Мы держим в руках тоненькую, слетка выгнутую, медово-горчичного цвета церковную свечку, защищая ладонью мерцающее синеватое пламя. Все-таки был ли он здесь?.. Кланяемся, крестимся, встаем на колени перед мощами. У нашего писателя в Москве заболела дочка, и я знаю, о чем он просит в молитвах, и прошу за него. Все-таки был ли… был ли?.. Нет покоя от этой мысли…

Нет покоя, потому что об Александре точно известно: был, а Феодор Козьмич? После Таганрога?.. Не в расшитом мундире с эполетами и высоким стоячим воротником, подпиравшим подбородок, а в простой черной рясе и клобуке, с четками в руках?.. Вот вопрос, на который нам сейчас не ответить, и мы можем лишь мысленно сопоставить, сблизить, соединить воображаемый облик Феодора Козьмича с мерцанием синеватого пламени, каменными ступенями и низкими, сумрачными сводами пещеры.