Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Да, именно здесь он был, если не Феодор Козьмич, то Александр, причем даже не один раз: в 1816 и 1817 годах. Ему, как и его бабке Екатерине, было свойственно это постоянно возникавшее стремление – сесть в карету с лихим ямщиком и по-царски проехаться, промчаться, осмотреть владения. Он совершил свои имперские путешествия по русским городам (об этом у нас еще будет случай поговорить подробнее) и на этот раз составил маршрут так, чтобы побывать на юге – в Туле, Калуге, Ярославле, Чернигове, и конечно же остановиться в Киеве. Александр приехал, любовался Днепром и посетил Лавру, где долго беседовал со схимником Вассианом, бледным, изможденным, с бескровными губами. «Благословите меня, – попросил Александр. – Еще в Петербурге наслышался о вас и пришел поговорить с вами. Благословите меня». Отшельник, видя перед собой царя, хотел поклониться ему в ноги, но Александр не позволил: «Поклоняться надлежит одному Богу; я человек, как и прочие, и христианин. Исповедуйте меня так, как вообще исповедуете всех духовных сынов ваших». Не позволил и сам благоговейно поцеловал ему руку.

Обратим внимание: «еще в Петербурге наслышался» и «исповедуйте». Значит, заранее готовился к исповеди и собирался высказать нечто очень для себя важное, сокровенное. Что именно, мы конечно же не знаем, а лишь догадываемся: слишком уж он настойчиво себя уничижает, отказывается от почестей, подобающих царскому званию (почти как Феодор Козьмич: «Панок, ты меня не величь»), и в христианском смирении уравнивает со всеми прочими людьми. Будто бы он и не царь вовсе, а самый обычный верующий, ищущий пути к спасению. Недаром он так и говорит наместнику Лавры: «Благословите как священник и обходитесь со мною как с простым верующим, пришедшим в сию обитель искать путей к спасению; ибо все дела мои и вся слава принадлежат не мне, а имени Божию, научившему меня познавать истинное величие».

Так в чем же он исповедовался здесь, в Киево-Печерской лавре? Не случайно же приехал сюда еще раз, чтобы вновь встретиться со схимником Вассианом, уже в 1817 году. Беседа длилась больше часа, и не ее ли отголоском было то, в чем император признался за обедом? Заговорили об обязанностях людей, занимающих различное положение в обществе, в том числе и монархов, и Александр произнес с той особенной твердостью и при этом с неким сентиментальным воодушевлением в голосе и рассеянной мечтательностью во взгляде, с какой высказывал самые заветные и глубоко хранимые мысли: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш, он должен в минуту опасности первым идти ей навстречу. Он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться». Эти слова приводит в своем дневнике полковник Михайловский-Данилевский, любимый флигель-адъютант императора, бывший с ним в Париже. Он же отмечает, что при этом на устах государя появилась выразительная улыбка и Александр продолжал: «Что касается меня, я пока чувствую себя хорошо, но через десять или пятнадцать лет, когда мне будет пятьдесят…» «Тут, – пишет Михайловский-Данилевский, – несколько присутствующих прервали императора и, как нетрудно догадаться, уверяли, что и в шестьдесят лет он будет здоров и свеж… Неужели, подумал я, государь питает в душе своей мысль об отречении от престола, приведенную в исполнение Диоклетианом и Карлом Пятым? Как бы то ни было, но сии слова Александра должны принадлежать истории».

«Когда мне будет пятьдесят» – и символическое многоточие, но, может быть, на исповеди он договорил то, о чем предпочел умолчать в светской беседе? Договорил и тем самым выдал в себе, теперешнем, будущего старца Феодора Козьмича?..

Еще одно мистическое совпадение. Через месяц после посещения Киево-Печерской лавры император Александр присутствовал на закладке храма Христа Спасителя и беседовал с его архитектором Карлом Лаврентьевичем Витбергом, чей проект он сам и одобрил, предпочел всем остальным. Закладка происходила в Москве, на Воробьевых горах, в присутствии светских чинов и духовенства, причем император обратился к Витбергу с несколько странной фразой: «Конечно, я не могу надеяться что-либо видеть при себе». Собственно, смысл этой фразы понятен: император выражает опасение, что ему не доведется увидеть храм построенным, во всем его блеске и великолепии, сверкающим куполами, когда колокольный звон разнесется над Москвой-рекой. Не доведется, но почему?! Ему же всего-навсего сорок лет, и, благодаря спартанскому воспитанию, полученному в детстве, он отличается превосходным здоровьем.