Читаем Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» полностью

Современному читателю, выросшему в условиях плюрализма, разноголосицы мнений, наверное, трудно будет понять, из-за чего разгорелся тогда весь сыр-бор. Ну, подумаешь, нашлись авторы книг и статей, которые воспевали Святую Русь, ратовали за сохранение национальных традиций, выступали против «массовой культуры». И ведь нет ничего плохого в том, что кто-то стеной стоит за сбережение традиций, за память, если эта память связана действительно со славными страницами истории. Да и по поводу захлестнувшего нас вала «массовой культуры» сейчас только ленивый не ворчит, этот суррогат обрушивается на наши головы круглые сутки с экранов телевизора, из радиоприемников, спасу от него нет.

Однако не будем забывать, что «Литгазета» вышла в свет в 1972 году. Совсем другие времена и другие представления о том, что можно и чего нельзя. Яковлев в своей статье выступил не против отдельных хлопотунов за «целостность русской жизни», он выступил против тенденции, показавшейся ему опасной. В стремлении оградить культуру от «инородцев», «космополитов», замкнуться в традициях патриархальной России он увидел угрозу стагнации, ухода страны с магистральных путей развития в неизбежные тупики.

Дискутируя, а точнее — критикуя своих оппонентов, он то и дело ссылался на Ленина, идеалы социализма и классовую борьбу, однако за всем этим явственно просматривался сигнал: надо быть начеку и жестко пресекать всякие проявления замшелой патриархальщины.

Сейчас, с дистанции в полвека, понятно, что Яковлев, возможно сам того не желая, задел тему, которая актуальна и по сей день, посыпал соль на рану, все еще больную для России. Спор между «почвенниками» или ура-патриотами, сторонниками особого пути, защитниками посконной Руси и «либералами», для которых наша страна — часть единого цивилизационного пространства, не утихает по сию пору, а в последние годы в связи с известными событиями он стал даже еще острее.

Именно тогда, на рубеже 60-х и 70-х годов прошлого века, обострилась подспудная борьба между «патриархальщиками» и «западниками», сталинистами и сторонниками развенчания культа личности. Трибуной первых были журналы «Молодая гвардия» и «Октябрь», газета «Советская Россия», журнал «Огонек», вторые опирались на «Новый мир» Александра Твардовского, находили понимание в «Комсомольской правде», которой тогда руководил Б. Д. Панкин. Естественно, и те, и другие искали поддержки у власть имущих, то есть в ЦК и Комитете госбезопасности. Главные партийные вожди, конечно же, как и было им положено, своих симпатий и антипатий не высказывали (тертые были калачи, битые ребята), но в аппарате у каждой противоборствующей силы имелись свои тайные сторонники и противники.

Панкин вспоминает эпизод с публикацией в «Комсомолке» памфлета Михаила Синельникова, посвященного одиозным книгам Ивана Шевцова «Во имя отца и сына» и «Любовь и ненависть» — они содержали прямую попытку обелить Сталина и его наследников, заклеймить «вольнодумцев». Эта статья — я хорошо помню, поскольку уже работал тогда в «Комсомольской правде», — наделала много шума. Однако спустя некоторое время на нее откликнулась «Советская Россия», отхлеставшая молодежную газету как отступницу от «ленинского курса» и призвавшая «не очернять славное прошлое».

Поскольку «Совраска» была газетой ЦК КПСС, то многие восприняли ту публикацию как директивную, как мнение партийных верхов. «На меня стали посматривать, как на живого покойника», — вспоминал Панкин[76].

Но редактор «КП» умел держать удар и к тому времени уже освоился в цековских коридорах. Он явился к референту генерального секретаря Самотейкину, тот позвонил помощнику Брежнева по международным делам Александрову-Агентову, следующим в этой цепочке стал очень близкий к Леониду Ильичу человек, другой его помощник Цуканов. Сообща посоветовали Панкину подготовить на имя Брежнева записку с изложением всего случившегося, пообещали непременно довести ее до Леонида Ильича.


Борис Дмитриевич Панкин, редактор «Комсомольской правды», а впоследствии дипломат, министр иностранных дел СССР. [РИА Новости]


Редактор так и сделал, а в ожидании реакции достучался еще и до Яковлева, исполнявшего обязанности заведующего Агитпропом. Тот открыл Панкину завесу над теми закулисными схватками, которые предшествовали публикации статьи в «Советской России». Оказывается, обнаружив упоминание о ней в плане очередного номера (а эти планы все «номенклатурные» издания должны были в обязательном порядке посылать в ЦК), Александр Николаевич позвонил главному редактору, отставному генералу Московскому (да-да, тому самому, который сочинил донос на Егора Яковлева), и мягко порекомендовал ему снять статью из номера: «Она сейчас не ко времени».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное