Александр II

Александру II курили фимиам, славословили царя освободителя, преобразователя. По заслугам ли? Не будем судить. Царь не страдал умственной неполноценностью, наоборот, он, человек незаурядный, владевший несколькими языками, хорошо знавший государственное право и финансы, получил от отца своего, императора Николая I, огромный, давший основательную течь корабль, именуемый Россией. Он окружил престол людьми недюжинного государственного ума и нашёл в себе силы удерживать корабль на плаву, занимаясь при этом его капитальным ремонтом. В том ему надёжной опорой были Горчаков и Рейтерн, Милютин и иные сановники.

Российская действительность требовала реформ. Необходимость их неожиданно обнаружилась в Крымскую войну, ускорившую процесс перехода России к буржуазному укладу жизни.

Поднимался на борьбу работный люд, крестьяне пускали помещикам красного петуха. Этапы ссыльных звенели кандалами по дорогам европейской и азиатской России. Родилось тайное общество «Земля и воля». Народники готовились к террору.

Весьма возможно, отправившись на Дунай, царь сам, не ведая того, задержал свою смерть.

На «царский валик», как называли солдаты высоту, из которой император наблюдал за боевыми действиями под Плевной, Александр II прибыл с многочисленной свитой. Между Тучинским оврагом и деревней Радищево с колясок пересели в сёдла, добрались до высоты. Государю поставили походный стульчик, подали подзорную трубу. Он внимательно всматривался в плевненские укрепления, хмыкал, качал головой, наконец сказал, ни к кому не обращаясь:

– Фортеция знатная. – Обернулся к Милютину и главнокомандующему: – Дмитрий Алексеевич, странно, как Осману удалось в столь короткий срок возвести этакие сооружения. Видели, две новые линии редутов, экий высоченный бруствер, траншеи, блиндажи, батареи, окопы?..

– Ваше величество, Осман-Нури-паша – лучший из лучших генералов Порты. Я придерживаюсь правила: противника лучше переоценить, нежели недооценить.

– Что ты скажешь, брат? – Царь перевёл взгляд на великого князя Николая Николаевича.

Главнокомандующий предпочёл отмолчаться… К высоте подкатил громоздкий фургон. Проворные лакеи накрыли здесь же царский столик на три куверта[55]. За обеденным приготовлением следил ведавший царской охотой генерал.

Александр II от ухи из форели отказался, но охотно пропустил стопку анисовой водки:

– За удачный штурм Плевны! Как, Дмитрий Алексеевич?

– Дай-то Бог, ваше величество.

– А, Николаша?

– Разнесём, – пробасил главнокомандующий и выпил вторую стопку.

Милютин укоризненно взглянул на великого князя:

– Поменьше бы потерь.

Царь усмехнулся:

– Богом определено, кому жить, кому раненым быть, а кому и на поле брани голову сложить.

– Согласен, – посмел вставить Милютин, – однако, не промедли мы ранее, сегодня не стояла бы Плевна на нашем пути.

– Вы имеете в виду нерасторопность генерала Криденера?

– Да, ваше величество.

Великий князь промолвил, насупясь:

– Генерал Криденер ответил за свои действия…

Александр II не стал продолжать разговор, принялся за пышущий жаром бифштекс. Ел не торопясь – отрезая малыми кусочками.

– В бифштексах англичане преуспели, – заметил он.

Великий князь сказал:

– Что до меня, то я предпочитаю пожарские котлеты.

– Уж не для того ль ты, Николаша, в Бухарест наведывался, чтоб отведать сочных котлет? – Царь хитро прищурился.

– Донесли, канальи, – расхохотался великий князь. – Имел грех, встречал петербургских императорских театров прима-балерину Числову. Неравнодушен к балету.

– К балету ли? – Царь поднялся, отрезал сухо: – Дальнейшие диспозиции за вами, главнокомандующий, и за штабом Дунайской армии…

Приснилось Стояну, будто он в Петербурге, в комнате у бабушки. Графиня Росица грозит пальцем строго: «Сердцем прочувствуй, любовь ли это. Люби, как твой дед, граф Пётр. Он взял меня в жёны, презрев пересуды».

Бабушка что-то шептала, ласково гладила по голове.

Руку бабушки сменила рука Светозары. Светозара как наяву стоит перед ним. Большими глазами, в которых Стоян видит слёзы, она смотрит на него и говорит: «Спрашивал ли ты у меня о моей любви? Готов ли взять меня в жёны?»

Стоян рвётся к Светозаре: «Готов! Готов!»

Он просыпается от собственного крика и долго лежит, приходя в себя.

«Бабушка, верно, получила моё письмо, – думает он. – Одобрит ли она меня или пришлёт кучу назиданий?.. Светозара, Светозара, вспоминаешь ли меня?»

Стояну хочется увидеть её, услышать её голос.

«Бабушка сказала: «презрев пересуды»… Не избежать и мне злых языков, если привезу Светозару в Петербург… Пусть позлословят, разве побоюсь я того? Позлословят и примут, как принял свет графиню Росицу…»

Поднялся Стоян, накинул шинель, вышел из палатки. Небо звёздное, с гор и от реки тянет прохладой. Удивительно – днём изнываешь от жары, а ночью свежо. В чистом воздухе пахнет душистой казанлыкской розой и созревающими яблоками. Этот год урожайным удался. И виноград янтарным соком наливается, гнут лозу тяжёлые кисти.

Спит Казанлык, спят утомлённые недавними боями солдаты, но бодрствуют часовые и дозоры охранения.