Ещё более понятными оказались высказывания очень близкого ко Двору генерала А. А. Киреева. Он ещё во время лишь начавшей проявляться болезни царя писал: «Страшно подумать, что было бы, если бы сам Царь умер, оставив нас на произвол наследнику-ребёнку (несмотря на его двадцать шесть лет)…» А после кончины императора и воцарения его сына, Киреев с полной безнадёжностью сказал, что «со смертью Александра III авторитет погиб в противоречиях внешней и особенно внутренней политики… и при Николае II вожжи выскользнули из слабых рук царя, всё расползлось…»
Граф И. И. Толстой при жизни Царя-Хозяина сильно осуждал многие направления его политики, но впоследствии отзывался о нём уже гораздо мягче. Он писал, что у Николая II все действия крайне неопределённы, и он страдает неспособностью делового доверия к людям и что «в этом отношении Александр III был бы более на месте, чем теперь Николай II».
Граф шёл и ещё дальше в своих оценках преемника Царя-Хозяина. В беседе с великим князем Владимиром Александровичем он резко говорил, что «Александр III хоть кому-то доверял, а Николай – никому, сам не имея никакого определённого плана и судя о людях по сплетням и по разным мелочам».
А люди, душевно близкие к покойному Государю, мыслили и говорили ещё встревоженней. Граф Шереметев, давний друг Царя Хозяина, несомненно положительными качествами Николая II признавал только простоту и приветливость, и видел в них «чуткость отцовскую». Но это и всё… И граф сокрушённо пишет о своих друзьях: «Будущее тревожно, и неизвестность за них, как и за всё, страшит…»
Он весьма сожалеет, что новому царю явно не нужны соратники его отца: «…люди прежнего времени только терпимы и к ним прибегают в крайности, как бы нехотя…» И с душевной болью утраты настоящего Царя, подлинного хозяина страны, он говорил: «…Среди мрака, застилающего Россию, от него исходил чистый луч света, послуживший духовному и национальному возрождению. Тринадцать лет яркого света – словно один день между тёмной ночью, между падением и бессилием.
Зачем воздвиг Господь этот яркий свет и прекратил его так скоро на скорбь всему миру? Нам ли это ведать, но благодарение Богу и за этот миг высокого подъёма духа, за это чистое лучезарное царствование…»
Сопоставляя высказывания друзей и соратников Александра III, представляешь его образ в их понимании как спокойно величественный, от природы наделённый патриархальной простотой и искренностью, делавшими его как бы неким «народным царём». Они полагали, что за тринадцать лет его правления Россия авторитетно заявила о себе во внешней политике, вновь войдя в число великих держав. И следующей главной задачей её правительства могла стать углублённая «внутренняя работа» по консолидации русского общества. Наверное, всё это вполне могло быть. Во всяком случае, с этими людьми, прекрасно знавшими как Царя-Хозяина, так и его всероссийское хозяйствование, нужно согласиться в том, что главная мудрость любого державного политика – это способность проводить изменения без разрушений. А этой способностью Александр III обладал.
Однако многие историки и политологи критично замечают, что положительный эффект от обустроительных действий Александра III был недолог, и год его смерти стал ключевым годом подготовки нашей будущей революции.
Это бесспорно, но это же лишь подчёркивает роль личности в истории. И это же позволяет сказать о трагичности судьбы каждого позитивно действующего лидера, против которого всегда оказываются сплочённо действующими радикалы как правого, так и левого флангов общества. В своё время об этом красноречиво сказал Шамиль, вождь восставшего Кавказа: «Что же может построить один человек, когда позади его тысячи разрушителей?» И в этой части нашей книги мы не можем не сказать об этих «разрушителях».
Мы полагаем, что на протяжении всего XIX столетия в русской интеллигенции зрела и укреплялась безусловная и непримиримая враждебность к существующей власти. Она то всплёскивалась, набирая силу, то притихала, но никуда не исчезала, а подспудно проникала во все сферы общества, и даже в сферу церковной духовной жизни. Об этом с глубоким опасением говорил Н. Бердяев в своём исследовании о судьбе нашей страны: «Целое столетие русская интеллигенция жила отрицанием и подрывая основы существования России». Автор этого печального умозаключения говорил об интеллигенции в целом, не делая исключения даже для охранительной её части, для явных и безусловных консерваторов. Он пояснял, что «правая» часть русского общества была плохим материалом для истинного национального здравого консерватизма: «Они всегда были скорей разрушителями, чем охранителями каких-либо ценностей».
Мысль философа и дальше шла таким же безрадостным путём, замечая, что все великие успехи национальной культуры в XIX веке родились в русле имперской системы и, так или иначе, но очень многим обязаны ей.