Александр III. Заложник судьбы

Весь сентябрь министры рыщут, очень быстры,
С края и до края всё обозревая.
Вышел для вельможей промысел хороший,
При больших прогонах, в даровых вагонах!
Царские им встречи, с хлебом-солью речи,
Флаги, иллюминации, чуть не коронации.
А народу, поглядишь, из объезда вышел шиш,
Иль, быть может, хуже – скрутят еще туже.
Но чтоб зря нам не гадать, а наверное сказать,
Ждать иль нет успеха, спросим лучше эхо.
Что, у вас министры были? – Были.
Нужды ваши рассмотрели? – Ели.
Как же с ними поступили? – Пили.
Справедливо и умно ль? – Ноль.
Вышнеградский приезжал? – Жал.
Кризис общий разобрал? – Брал.
Много ль дал вам на бакшиш? – Шиш.
Чем же кончил разговор? – Вор.
Как нашли вы контролёра? – Ёра.
Сделал ли что Гюббенет? – Нет.
Так все вышло ерунда? – Да.
Ждать ли на весну их? – Ну их!
Так не принимать их? – Мать их!

Мария Федоровна радовалась письмам Николая, который красочно описывал путешествие. Отвечала ему: «Как все, что вы видите, красиво и интересно! Представляю, как ты доволен жить в лагере и охотиться. Я только жалею, что ты не убил пантеру, и представляю счастье Оболенского, которому повезло, совсем не будучи охотником. А что в это время делал Георгий? Действительно ли ему пришлось остаться на борту из-за ноги, или есть другая причина? Я очень обеспокоена, и ты понимаешь, с каким нетерпением жду подробности, чтобы знать, что с ним? Ты говорил, что он страдает от ревматизмов, а маленькая Аликс сказала, что он ударился ногой в Афинах, вероятно, он пренебрежительно отнесся к этому. Дай Бог, чтобы ничего серьезного не было, и чтобы прошло поскорее. Думаю, это чувствительно, если Георгий решил остаться на борту. Сегодня каталась в санях в сопровождении твоего Ворона, который, кажется, очень рад, но раздражал меня своим лаем. Он здоров и часто остается у меня, приходит и лежит у ног, бедный, ему скучно одному, он до сих пор очень грустный. Даже говорили, что он стал злым и рычал на всех в коридоре. Но с нами он такой же, как всегда, прыгает на нас и лижет лица. Вчера мне преподнесли приятный сюрприз: Миша с Владимировичами и Ольга разыграли комедию, было очень весело и забавно, все катались со смеху. Я уверена, что Ксения уже сообщила тебе подробности. Желаю вам хорошего и счастливого Рождества, которое для нас будет очень грустным без вас! Забыла тебе сказать, что дядя Павел назначен командиром конной гвардии. Надеюсь от всего сердца, что он будет стараться и что все будет отлично».

Она еще не знала, что Георгий болен серьезно, в письмах рассказывала, на каких балетных и оперных спектаклях побывали с мужем, какие симфонические концерты слушали. Написала, что здание консерватории нуждается в ремонте, и император выделил 700 тысяч, что Ольга устроила свой детский «вернисаж», представив недурно написанные картины, – будет, по всей вероятности, крупным художником. И наставляла Николая: «Балы и другие официальные дела не очень занимательны, особенно в такую жару, какая теперь в Индии, но ты должен понять, что твое положение тебя обязывает к этому. Отставь свой личный комфорт в сторону, будь вдвойне вежлив и дружелюбен и, более того, никогда не показывай, что тебе скучно. Будешь ли ты так делать, мой Ники? На балах ты должен считать своим долгом больше танцевать и меньше курить в саду с офицерами, хотя это и более приятно. Иначе просто нельзя, мой милый, но я знаю, ты понимаешь все это прекрасно, и ты знаешь только одно мое желание, чтобы ничего нельзя было сказать против тебя, и чтобы ты оставил о себе самое лучшее впечатление у всех и всюду».

Однако уже с середины января ее письма стали настороженными. Жалея, что Георгий не может принять участие в дальнейшем путешествии и это для него обидно, она настаивала на его возвращении домой. «…Мне так тяжело и грустно, что слов нет! Сможет ли он вернуться сюда? Безрассудно из тропиков сразу ехать в самом разгаре зимы. Вероятно, нужно будет постепенно, шаг за шагом привыкать, начиная с Греции. Мы отправим доктора Алышевского в Грецию, он решит что необходимо делать, после того как посмотрит Георгия. Если Георгий останется там на некоторое время, я сделаю все, чтобы поехать к нему, я не смогу спокойно оставаться здесь, было бы слишком жестоко требовать это от меня».