Александр Керенский. Демократ во главе России

Она возвращалась после спектакля на пролетке. Щеголеватый кавалер манерно подал ей руку, помогая сойти на землю, что-то говорил ей, она слушала его безучастно и, показав на часы, попрощалась, чмокнув его в щечку. Неведомая сила выбросила Александра Федоровича на свет фонаря.

– Александр?! – удивилась она и опасливо огляделась вокруг.

– Я, Ольга! Я! – трепетно произнес он, впервые назвав ее по имени.

– Как ты попал сюда? – растерянно произнесла Тиме.

– Пешком, – улыбнулся Александр Федорович, но она не поняла его юмора, не смотрела ему в глаза, как прежде, как обычно.

– Сегодня играли для красногвардейцев, – сказала она, то ли с досадой, то ли с гордостью – он не разобрал.

– Устала?

– Очень устала, – нервно вымолвила она и снова огляделась, а он вдруг почувствовал, что перед ним уже не милая, романтическая девушка, а несчастная актриса, пытающаяся устоять на зыбкой земле, шатающейся под ее ногами, и он не славный премьер-председатель, не популярнейший человек, обожаемый ею, а всего лишь знакомый, в одночасье ставший никем, если не государственным преступником. Он побледнел, рука его дрогнула. Она заметила это:

– Вам плохо, Александр?

– Мне? – разыграл он удивление, но она почувствовала фальшь и сочувственно посмотрела на него.

– Я любила вас, Александр… Да спасет вас Бог!

– Спасибо, – приложил он руку к сердцу. – Значит, все в прошлом времени?

– Все. И все надежды, – выдохнула она, – я любила вас, Александр…

Ему показалось, что она хочет броситься в его объятия, разрыдаться, но вместо этого опять опасливо огляделась.

– Я мечтал увидеть тебя, Оленька! Конечно, не в таких условиях…

– Ночью на улицах много бандитов. Люди еще до темноты разбегаются по домам, – сказала она.

– Они выбрали такую жизнь, – сказал он.

– Вы несправедливы к ним, Александр, им навязали эту жизнь, а вы их не защитили.

– Не смог, – виновато согласился он с нею, – но хотел – изо всех сил.

– Знаю, видела, чувствовала и никогда не забуду вас! – блеснула она зрачками, как и прежде, когда была веселой, счастливой и беззаботной.

– Спасибо, – повторил он, – буду знать, что есть один человек, который помнит меня.

– Не скромничайте, Александр… Вы… вы – целая эпоха в истории России! – неожиданно выпалила она.

– Преувеличиваете, – улыбнулся он, – впрочем, будущее покажет, а может быть, и промолчит, увлеченное новой жизнью. Кто знает…

– Я! – восторженно воскликнула она и бросилась ему на шею, стала причитать сквозь слезы, что-то и кого-то кляня.

Послышались шаги за углом, равномерные, гулкие шаги караула или патруля.

– Прощайте! – вздрогнула Ольга и бросилась к двери подъезда так стремительно, что он не успел сказать ей «прости». Отошел от фонаря в темноту. Мимо прошагали красногвардейцы с ружьями. Он ощутил себя не нужным никому, даже любимой. «Неужели на самом деле все в прошлом?!» – в страхе подумал он и вдруг представил себя в роли подсудимого, которому грозила смертная казнь. Немало повидал он их, томящихся в ожидании сурового приговора, испуганных, но не теряющих надежду на спасение, с мольбою глядящих на него, их защитника. И он отводил от них гибель. А сейчас ему предстоит защитить себя, что труднее и в общем-то непривычно. Ему рассказывали, как защищали Временное правительство московские юнкера.

Молодой писатель Александр Степанович Яковлев, родом из крестьян, из Вольска, выдвинувший Керенского в IV Государственную думу, показывал ему фрагменты своей будущей повести.

«Мать говорит герою:

– Черти проклятые! Революционеры тоже! Согнали царя, а теперь сами себя начали бить! Друг дружке башки сшибают! Всех бы вас кнутом постегать. Нынче хлеба не дали. Вот пошла и ничего не принесла».

«Солдат:

– Теперь аминь буржуям. Всех расшибем! Будя, попановала антиллигенция. Теперь мы ее.

– А что же вы сделаете? – спросил его седобородый старик в нахлобученной на самые глаза шапке.

– Мы-то? Мы всему трудовому народу дадим… Мы теперь – сила.

– Сила-то вы, может, сила, только сила – уму могила. Дураки на умных поднялись, – сердито отозвался старик.

В толпе засмеялись. Старик продолжал:

– Предатели все, больше ничего. На немецкие деньги работают. Немцы золотыми пулями стреляют, а золотые пули всегда в цель попадают. Пословица верно говорит: «золото убило больше душ, чем железо – телеса». И правда. Теперь германское золото к нам на Москву-матушку забрасывают, русскую душу убивают! Вишь, что делают!»

«Рассуждает герой: „Большевики? Неужели это они? Нет же. Какие же они большевики? Это те рабочие, которых он знал, беспечные и ленивые, любители выпивки, карт. Идут, увлеченные жаждой буйства и приключений… Это русский пролетариат, по складам читающий газету „Копейка“. Он теперь идет решать судьбу России. А, черт возьми!“

«Понесли студента с блестящими погонами на плечах, в потертой шинели, потом студента в синей шинели, потом офицера, еще офицера, еще… Мертвецы на спинах солдат казались длинными, и страшно болтались у них вытянутые ноги.

– Ого, десятого потащили. Это офицер. Глядите, ему в морду попало. Вся морда в крови.