Александр Македонский

Вот тут-то и не выдержал гордый македонский аристократ и закаленный в боях воин Клит. Он кричал, что нехорошо поносить македонян, даже имевших несчастье проиграть одну из битв. В ответ Александр бросил, что несчастьем Клит называет трусость, стараясь выгородить себя. Это было уже прямое оскорбление. Брат монаршей кормилицы не стерпел и напомнил, как его «трусость» спасла Александра в битве на Гр анике. Войдя в раж, Клит говорил, что сам царь ничего не сделал бы без македонских солдат и Филиппа. Более того, забывший о безопасности спорщик с похвалой отозвался о Парменионе и противопоставил его царю. Он упрекал Александра в том, что македоняне должны выпрашивать разрешения пройти к царю у персов. Тогда царь обратился к присутствовавшим грекам, показывая на рассвирепевшего оппонента: «Не кажется ли вам, что эллины ходят средь македонян, как полубоги среди диких зверей?» Это оскорбление подлило масла в огонь: «Пусть тогда царь не зовет к себе на пиры людей свободных и откровенных, – бранился Клит, – пусть живет с варварами и рабами, которые станут простираться перед его персидским поясом!» Александр уже хватался за меч, Клит рвался к Александру. Наконец всегда сохранявшему здравомыслие уравновешенному Птолемею Лагу удалось вытащить разбушевавшегося начальника гетайров на двор – что называется, освежиться. Возможно, все бы и обошлось, если бы Птолемей остался с Клитом, но он вернулся к столу, а вскоре через другой вход в зал вошел возмутитель спокойствия – на сей раз с цитатой из Еврипида: «Беда, как скверно в Элладе повелось! Когда памятники в честь победы ставит войско, не деяние сражавшихся отмечается этим, но полководец снискивает славу, один он, который вместе с другими мириадами потрясает копьем; ничего не сделав больше, чем под силу одному человеку, он приобретает наибольшую известность…» Александр выхватил у слуги копье и ткнул его в бок Клита со словами: «Отправляйся теперь к Филиппу и Пармениону!»

Античные авторы единодушно сообщают о немедленном раскаянии Александра в содеянном. По правде говоря, вся сцена настолько правдоподобно описывает пьяную размолвку между все-таки близкими друг другу людьми, что хочется историкам верить. Обращает на себя внимание тот факт, что, будучи уже властелином половины мира, Александр вообще долго слушал потерявшего контроль над собой Клита, что не приказал увести или арестовать его слугам, а сам бросался в драку, что не стал преследовать бунтаря на улице, когда того утащил туда Птолемей… И тем не менее, вся эта сцена прекрасно показывает то, какие в действительности настроения царили в армии, среди старой македонской знати, а какую идеологию формировал сам Александр, на кого хотел опираться. Наконец, очень показательно то, что войсковое собрание тут же оправдало действия царя, назвав поступки Клита преступными. Монарх мог пожалеть убитого им друга, официальная пропаганда – уже нет.

Третьей жертвой борьбы за установление единоличной, неограниченной власти Александра, превращавшегося в восточного деспота, стал историк Каллисфен – племянник Аристотеля. Долгое время он создавал красивую легенду об Александре, писал о многочисленных чудесах и знамениях, отстаивал право молодого царя быть гегемоном эллинов, осуждал Пармениона. Каллисфен обосновывал право Александра называться сыном Зевса-Аммона и законным наследником Дария. Тем не менее, историк был категорически против того, чтобы победители были уравнены в правах с побежденными. Победителями же он считал не македонян, а эллинский мир, его он противопоставлял рабскому персидскому миру. Пока Каллисфену казалось, что царь несет с собой на Восток греческую культуру, он готов был служить ему пером и сердцем. Когда же ему показалось, что эллинские обычаи, наоборот, уступают персидским традициям «рабства», Каллисфен стал выражать свое недовольство. Проскинеза, уже упоминавшийся нами обряд коленопреклонения, был ненавистен этому воспитанному в демократических традициях пропагандисту.