Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— На свое счастье, он рано начал собственную жизнь. С Миезы все пошло в гору. Он ведь верховодил и выдумывал уже всегда. И был так увлечен всем на свете, что не располагал временем на такие возвышенные занятия, как раздумья и неизбежные страдания от раздумий, — поспать и поесть некогда было. Ну, и потом, самоуверенность врожденная помогла. Он уже тогда понимал себя не так, что он — сын своих родителей, а что они — родители Александра. А ведь они все же… любили друг друга, — задумчиво признал Гефестион. — Им, видимо, нужно было это противостояние, чтобы чувствовать полноту жизни. Именно оно и держало их 20 лет вместе, как это ни странно. Так что, — заключил Гефестион шутливо, — Александру вполне удалось сохранить душевное здоровье, несмотря ни на что. Знаешь, люди не идут на край света за сомневающимся и страдающим. Он крепкий парень, выдерживал вещи и пострашнее, чем нелады в семье. Ты, я вижу, не согласна?

Таис неопределенно повела бровями. Ей не хотелось, чтобы жизнь била по нему кувалдой, даже если он и крепкий парень. И она по себе знала, что такое одиночество ребенка.

— А какое качество ты считаешь в нем определяющим? — неожиданно спросил Гефестион.

— В нем так много всяких… — замялась Таис.

— Чувство долга. — Гефестион насладился удивлением Таис, и в глазах его светилось лукавое: «Так-то ты его знаешь»…

Было над чем поразмыслить, и она обязательно с превеликим удовольствием поразмыслит. Пока же надо додумать про себя и свое безобразное отношение к людям. Таис достала из шкатулки прощальное письмо Леонида, перечитала, остановилась на той фразе, которая могла снять с нее вину за равнодушие к другим: «…я всегда чувствовал твою любовь, поверь, тебе не в чем себя упрекать…». Она всмотрелась в строчки, написанные его рукой, представила его пишущую руку, его всего — живого, увидела его черные глаза, услышала его заразительный смех и заплакала. Был человек — целый мир и… нет человека. И осталась пустота. Как его не хватает! «Неужели лишь ценой потерь возможно что-то понять и оценить в жизни? Или это только я так глупа и неблагодарна?»

Таис взяла бумагу и стала писать: «Милая Геро… Я всегда была тебе плохой подругой… Спасибо тебе, дорогая… извини, дорогая…» Хотя Таис, сочиняя это письмо, настроила свое сердце на любовь и изо всех сил старалась быть искренней, ее не покидало ощущение какой-то полуправды и натяжки. Она видела свой эгоизм в том, что письмом пыталась купить себе чистую совесть. Сочиняя письма Александру, она не прилагала никаких усилий, слова лились сами собой из сердца, минуя голову. «Какая же я злая и равнодушная», — к такой мысли пришла она с раздражением.

Сегодня ужинали у Птолемея обычной компанией. Таис с письмом и досадой на себя появилась в его доме, когда Геро как раз рассказывала о наглых обезьянах, которые забегают в дом и крадут еду.

— А сегодня вырвали банан прямо из рук. И какие они, оказывается, жестокие: новый вожак, чтобы принудить самок к связи, убивает их маленьких детей!

Геро, завидев Таис, весело помахала ей. Спартанка была замечательно хороша в пестрых одеждах на местный манер, расшитых бусинками и блесками, с украшенной цветами по всей длине русой косой. Таис постепенно лишилась своих длинных, ниже пояса, волос — не было сил и возможности как следует ухаживать за ними в походной обстановке. От года в год они становились все короче и сейчас едва прикрывали плечи.

Птолемей без восторга, контролируя свои действия, поспешил навстречу Таис, зная, что Таис не любит проявлений бурных чувств с его стороны. Таис подумала о том же, и ей опять стало стыдно за бессердечное отношение к близким людям. Когда она неожиданно обняла Птолемея, первой его мыслью было, что Таис как-то особенно плохо, иначе почему бы она выказывала такие нежности? Он испуганно отстранился: «Ты плохо себя чувствуешь?» — и не поверил в ее «нет».

В этот момент вошел Александр с Гефестионом и Роксаной. Застав картину этих объятий, царь быстро отвел глаза. Точно так же он опустил глаза, когда полгода назад Гефестион заверил Таис, что Птолемея не смутит ее просьба иметь от него ребенка. Тогда она была тронута этой «ревностью», хотя слово не очень подходило, но Таис не могла найти лучшего. Сейчас же ее разозлило то, что отец ее ребенка шарахается от ее объятий, зная об их неискренности, лучшая подруга, не будучи в состоянии родить, радуется ее беременности больше, чем она сама, а носитель всей этой абсурдной идеи появляется как ни в чем не бывало с женой, к которой едва прикасается, но которая со всем своим восточным даром притворства разыгрывает из себя любимую супругу и великую царицу.

Одно вранье, одни перевертыши, все стоит на голове, все — ненормально, а самая ненормальная — Таис с ее болезненной, утрированной любовью-манией к этому македонцу с наглыми волшебными глазами, наглым прекрасным лицом, что это он так бледен сегодня — утомлен, нездоров, расстроен?..