Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— Милая Таис, я не хочу ранить тебя, но, подумай, из какой он семьи — большего разврата не сыщешь в Греции. И вообще, не идеализируй его. Он людей начал убивать раньше, чем бриться.

— Ты не понимаешь. Я чувствую это, — Таис ударила себя в грудь для пущей убедительности, — он другой, он чистый! Тебе легко его поносить, ты его не лю-ю-юбишь…

Таис заплакала, и Геро стало жалко ее и стыдно. Еще не хватало поссориться. Мир груб и враждебен, но пока они вместе, они все преодолеют. О, великие боги, зачем вы создали нас женщинами, да еще с умом и чувствами!

— То, что нас не прикончит, сделает нас сильнее, — шепнула Геро, и они обнялись, как две сиротки, какими в сущности и были. — Что за несправедливость: от других не знаешь, как отбиться, а того, кто нужен как воздух, не знаешь, как добиться… Но кое-чему ты можешь у него поучиться — целеустремленности. Он уверен, что любое задуманное им дело осуществится. И ты не должна сомневаться, что у него раскроются глаза и он оценит, какое ты сокровище.

— Ты бы знала, как я ненавижу себя за эту слабость, безволие. Как будто я себя забываю, теряю…

— Ненавидеть себя нельзя ни в коем случае. Оставь это другим.

Пока Таис тайно сохла по Александру, Птолемей всеми способами показывал, что она принадлежит ему и конкуренция нежелательна. Конечно, как свободная женщина, она может вести себя свободно, — на то она и свободная женщина, — каждый имеет право попытать у нее свое счастье, но лучше не надо. Таис же намекала, что ей довольно одного Птолемея, и с остальными возможны лишь приятельские отношения.

Критянин Неарх, счастливый избранник Геро, всегда напоминал Таис Одиссея, видимо, потому, что был находчив и целенаправлен, как легендарный царь Итаки. К тому же он был выдумщиком. Другой бы сказал — лгуном, что вообще считалось типичной, вошедшей в поговорку, чертой критян. Но если он что-то сочинял, это вызывалось не поиском выгоды для себя, а наличием фантазии. А Таис ценила в людях широту фантазии и многогранность души. Смех был гарантирован, если Неарх и Леонид начинали на пару упражняться в остроумии. Неарх отпускал свои шуточки с каменным выражением лица. Леонид, как актер, их обыгрывал и подавал в такой форме, что люди хохотали до слез. Своим юмором они расцвечивали жизнь, вносили в нее легкость, заглушали страхи. А для страхов в их жизни хватало поводов. Судьба горсточки македонцев в огромной вражеской стране была еще далеко не решена окончательно.

Таис в очередной раз восхитилась, как Геро умеет устраивать свои романы — не травя ничьей души, изящно и приятно для обеих сторон. Почему же у Таис все выходят какие-то запутанные истории с разбиванием сердец, включая собственное?

— Видимо, я глупа, как эти милые черноногие овцы, мои сестры, — усмехалась Таис.

— Нет, это просто потому, что ты — любишь. А я — нет. Любовь — источник счастья и она же источник несчастья, спасение и пагуба, надежда и разочарование. Зачем мне это надо? Ты живешь, не жалея себя, а я — развлекаясь, чтоб не было скучно. Ты руководствуешься сердцем, а я — головой. И еще неизвестно, кто из нас глупее, — отвечала Геро.

— Для меня такая пытка просто стоять рядом, спокойно разговаривать с ним. Я схожу с ума от одного его случайного прикосновения… — обреченно призналась Таис.

А Геро подумала, что ей самой понадобилось по меньшей мере два года и с десяток любовников, причем вполне достойных мужчин, чтобы наконец понять (только понять, а не войти во вкус), ради чего люди идут в постель друг с другом.

Особенно запомнился Таис один разговор, давший много пищи для размышлений. Он состоялся еще весной, на одном из совместных ужинов, когда Птолемей еще был с ними. (Позже Александр послал его на помощь Асандру, который все еще осаждал галикарнасскую цитадель.) Геро пересказала его начало, на котором Таис не присутствовала, потому что танцевала с Леонидом. Да еще как! С присущим ей самозабвением, раскованностью, никогда, однако, не переходившей в развязность. Таис, казалось, и не задумывалась, что может чувствовать Леонид, когда она прижимается к нему своей роскошной грудью, смеется в ухо. Для нее танец означал игру, власть музыки, радость красивых движений. Танцуя, она дразнила, будоражила, но без тени фривольности, непристойности. То же отсутствие сомнений в возможной двусмысленности было и в реакции Александра, когда он радостно, только радостно, наблюдал за ней.

— Таис действует на меня успокаивающе, — заметил Александр, перехватив изумленный взгляд Птолемея, рассмеялся. — На тебя, я уверен, наоборот, но я другое имею в виду. Она передает мне свое спокойствие, внутреннюю гармонию. Я могу себе представить, что я кого-то подавляю своей энергией.