Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

Врач посмотрел на него, и в этом взгляде Селевк увидел такое замешательство, такое бессильное отчаяние, что больше не стал задавать вопросов.

В шатре стало пусто и тихо. Слышался лишь сдавленный безутешный плач Роксаны, покрывавшей слезами и поцелуями бесчувственную руку мужа.

Лептина, всегда в глубине души тихо ненавидевшая всех, кто был близок с Александром, медленно подошла и положила руку ей на плечо.

– Не плачь, моя царица, – прошептала она. – Прошу тебя, не плачь. Он слышит тебя, понимаешь? Нужно набраться сил. Нужно подумать… Нужно думать о том, что все его любят… Все мы любим его, а любовь сильнее смерти.

Филипп снял окровавленный фартук и, уходя, сказал:

– Не спускайте с него глаз ни на мгновение. Я приготовлю все необходимое для дренажа раны. В случае чего сразу зовите меня.

Лептина кивнула, а врач взял зажженную лампу и ушел. В лагере он видел Птолемея и Леонната, опускавших тело Перитаса на кучу дров. Рядом они положили его украшенный серебряными накладками поводок, как ритуальное подношение на погребальный костер героя.

– Какой ужасный день, – тихо пробормотал Птолемей. – И как раз когда казалось, что горести и испытания уже позади… – Он погладил собаку, лежавшую на красном шерстяном покрывале, и со слезами сказал: – Мне будет тебя не хватать, славный пес. Ты всегда составлял мне компанию во время обходов.

В это время подошел Кратер с отрядом педзетеров. Они выстроились у костра в два ряда.

– Мы подумали, что он заслуживает воинских почестей, – объяснил Леоннат. – Он был первым телохранителем царя.

Потом он взял факел и зажег костер, а дождавшись, когда пламя, потрескивая в темноте, разгорелось, крикнул:

– Педзетеры, салют!

Пехотинцы подняли сарисы, и душа Перитаса улетела с ветром, впервые с рождения покинув своего хозяина.

Филипп вместе с Роксаной и Лептиной всю ночь не смыкали глаз. Только к рассвету царица, сморенная долгим бдением, задремала, но и во сне продолжала стонать, мучимая тревожными мыслями.

Со светом дня пришли Гефестион и Птолемей, и было видно, что они тоже не спали.

– Как он?

– Ночь пережил. Больше ничего сказать не могу, – ответил Филипп.

– Если он умрет, мы сожжем этот город со всеми жителями. Это будет погребальной жертвой в его честь, – мрачно проговорил Гефестион.

– Погоди, – ответил Филипп осипшим от усталости голосом. – Он еще жив.

Прошло еще два дня, но жизнь царя, невзирая на некоторое улучшение, похоже, приближалась к печальному эпилогу. Грудь опухла, несмотря на сделанный Филиппом дренаж, лихорадка свирепствовала, дыхание оставалось прерывистым и хриплым, лицо приобрело землистый цвет, глаза потемнели и ввалились.

Товарищи постоянно несли караул у шатра, чтобы не беспокоить Александра, и сторожили по очереди, отходя лишь ненадолго поспать. Лагерь, обычно полный шума, погрузился в неестественное молчание, словно остановилось само время.

В тот вечер, когда лихорадка снова усилилась и дыхание царя стало еще более затрудненным и мучительным, Филипп вдруг встал и вышел.

– Куда это он? – спросил Леоннат.

– Не знаю, – ответил Гефестион. – Ничего не знаю. Я уже ничего не понимаю…

Филипп прошел через лагерь, мимоходом бросив взгляд на Аристандра, продолжавшего жертвоприношения на алтаре, дымящемся в ночи, и подошел к гигантскому баньяну. Там он остановился перед скелетообразной фигурой Калана, погруженного в медитацию.

– Очнись, – грубо окликнул его врач.

Калан открыл глаза.

– Наши боги и наша наука бессильны. Спаси Александра, если можешь. А если нет, уходи и больше никогда не возвращайся.

Калан встал – легко, как будто невесомый:

– Где он?

– В своем шатре. Пошли, – ответил Филипп и повел его за собой.

Темнокожий индиец с Филиппом вошли в освещенный лампами царский шатер.

– Погасите все лампы, – велел мудрец твердым голосом. – И оставьте нас наедине.

Все повиновались, а Калан уселся на пятки позади ложа Александра, в темноте уставился на его голову и застыл так, словно окаменел.

Его видели все в том же положении на следующий день и через день. На рассвете четвертого дня Филипп вошел, чтобы сменить повязку и открыть край полога. Омывая в тазике руки перед перевязкой, он вдруг услышал за спиной голос:

– Филипп…

Врач резко обернулся:

– Государь!

Лихорадка отступила, дыхание Александра стало ровным, сердце билось слабо, но ритмично. Филипп прослушал больного – глухое бульканье в груди прекратилось. Он позвал Лептину:

– Сообщи царице. Скажи, что царь пришел в себя. И поскорее свари чашку бульона, его нужно покормить: он истощен.

Лептина удалилась, а Филипп выглянул из шатра, где в ожидании стояли Лисимах и Гефестион.

– Передайте всем, – сказал врач, – царь пришел в себя.

– Как он? – тревожно спросил Гефестион.

– А ты как полагаешь? – грубо оборвал его врач. – Как человек, получивший пядь железа под ключицу, как же еще?

Он вернулся в шатер, чтобы позаботиться об Александре, и только тут заметил Калана. Тот лежал на земле, неподвижный и холодный, словно труп.

– О великий Зевс! – вырвалось у врача. – Великий Зевс!