Александр Островский

Многолюдная эта семья – трое братьев и пять сестер – воспринималась современниками как единый родовой клан и даже в юмористических стихах того времени фигурирует как некое целое. Известны строки Бориса Алмазова о восторженных слушателях актера Щепкина:

…Я тоже от слез удержаться не мог,
И плакали Корши все с нами.

А в другом стихотворении Алмазова, посвященном иному сюжету:

С воплем шла толпа густая
Горько плачущих Коршей,
Слезы падали, блистая,
Из бесчисленных очей[229]

.

Почему-то получалось, что у Коршей всегда глаза на мокром месте: сестрицы Корш были, видно, чувствительны, как и их почтенная матушка.

Софья Григорьевна Корш – вдова профессора Медико-хирургической академии, оставшаяся с многочисленными детьми на руках после смерти мужа, оказалась в положении вдовы Незабудкиной: грозящая бедность, девочки на выданье, вечера с танцами, муки матери, желающей получше их пристроить… С братьями Корш Островский был знаком едва ли не с гимназических лет, бывал в этом гостеприимном доме и, кажется, был увлечен младшей из сестер – Зинаидой, которая, по выражению Максимова, «расцветала в девицах» во времена его молодости. Он посвятил ей мадригальный акростих «Зачем мне не дан дар поэта…» и уже упоминавшееся альбомное стихотворение «Снилась мне большая зала». Подобно Марье Андреевне в «Бедной невесте», героиня этих стихов среди шума и блеска устроенного ради нее домашнего бала «душой послушной внемлет, что поёт мечта» и, «накинув шаль на плечи», идет в сад для встречи с любимым – ну совсем как Марья Андреевна с Меричем.

К этому надо прибавить и еще одно не безразличное для биографии драматурга обстоятельство: на одной из сестер Корш, Любови Федоровне, был женат профессор Никита Иванович Крылов, тот самый, из-за которого Островский вынужден был покинуть университет.

Хорошо знавший семью Корш историк С. Соловьев писал в своих записках: «Между Вулканом и Венерой, конечно, не было большей противоположности, чем у Крылова с его супругою: она, как я уже сказал, прехорошенькая, даже красавица, с глазами восхитительными, он – маленький человечек, с самыми неприятными, отталкивающими чертами лица, с глазами, обыкновенно имеющими какое-то ядовитое, хищное выражение. Но одно наружное безобразие – это бы еще ничего, иногда женщины не обращают на него внимания; но Крылов опять вследствие отсутствия всякого нравственного начала, несмотря на свой ум и на то гуманное общество, в котором находился, не сумел стереть в себе нисколько деревенской и семинарской грязи, являлся олицетворенною грубостью, грязью, особенно там, где ему не нужно было себя сдерживать внешними отношениями, т. е. дома, когда он был в халате – внутреннего же стыда перед женою, как перед женщиною, он не знал; ласки его были возмутительны, а когда он был не в духе, то цинизм в присутствии жены доходил до невообразимой степени – он не удерживался от площадной брани, от самых неделикатных упреков»[230].

Говорили, что Крылов в пьяном виде дрался с женой и таскал ее по улице за косу. Наконец, терпение молодой женщины лопнуло, с помощью брата Валентина она бежала от него и рассказала друзьям о его поведении и о том, что он берет взятки в университете. (Островский мог бы, по-видимому, прибавить кое-что к этому рассказу.) Когда на факультете было доказано, что Крылов, поставивший единицу студенту второго курса Устинову, согласился перевести его за деньги, Грановский, Редкин и Кавелин потребовали немедленного увольнения Крылова. Начальство замешкалось, и профессора-западники сами подали в отставку. Этот университетский инцидент наделал в Москве много шума. Вспомним теперь героя Островского – немолодого, но состоятельного чиновника Беневоленского, с которым вынуждена связать свою судьбу «бедная невеста». Вспомним его душевную грубость, пристрастие к выпивке, безусловно предпочитаемой опере «Роберт-дьявол», его несложный способ ухаживания («Какие вы конфекты любите?»), наконец, его пристрастие к «подаркам» от клиентов, которыми он даже хвалится: лошадка пристяжная у него «не купленная» и золотая табакерка в руках, потому что «хороший человек набежал». Представим себе все это, и явственные нити протянутся от этого образа к профессору Крылову с его взяточничеством, запоями и семинарской грубостью.