Александр Островский

Шевырев нашел в ней повод для филиппики против Запада. После чтения у Ростопчиной он делился с Погодиным своими впечатлениями: «Мне кажется, многие характеры здесь схвачены глубже из жизни – и приятно видеть то, что автор идет вперед и в понимании жизни и искусства. Это не то, что раки западные: прогресс на языке, а попятные шаги на деле»[236].

Ростопчина, верная своему вкусу, сравнивала «Бедную невесту» с фламандскими этюдами и французской беллетристикой: «“Бедная невеста”, картина и этюд самого нежно-отчетистого фламандского рода; она произвела на меня такое же впечатление, как некогда прелестная повесть Сент-Бёва “Кристен” в Revue des deux mondes. Характеры просты, обыкновенны даже, но представлены и выдержаны мастерски; девушка мила и трогательна до крайности, но, может быть, не все и не вдруг поймут это произведение, которое, впрочем, займет свое место. У Островского комизм граничит всегда с драматическим элементом, а смех переходит в слезы; тепло, и хоть тяжело, а не оставляет озлобленья, как… многие другие!»[237]

Сам Погодин отнесся к комедии благожелательно, но сдержанно, указав автору на ряд композиционных несовершенств и технических промахов, которые просил исправить до печати: «Хорькова сделать лучше кандидатом из Семинарии, а не Университета… Надо бы мотивировать хоть одним словом, пояснее, почему Марья Андреевна приняла Мерича в день свадьбы… Разговор свах надо бы отделать получше в конце… Надо бы финал как-нибудь»[238] и т. п. Советы Погодина были неглупы. К некоторым его замечаниям Островский прислушался.

Да и как не прислушаться, если пьесу все равно надо было отдавать в «Москвитянин». Преследуемого нуждой автора не оставляла забота, как бы заставить на этот раз раскошелиться прижимистого издателя.

«Михайло Петрович, – писал ему Островский 30 января 1832 года, – завтра, т. е. в четверг, я Вам сдам “Невесту”; не удивитесь, что я поступаю с ней не по-христиански, а по-азиатски, т. е. хочу взять с Вас калым за нее. До сих пор хоть денег у меня не было, так комедия лежала на столе; а теперь ни комедии не будет, ни денег, на что ж это похоже! Что ж я буду за человек! У всякого человека с большим трудом соединяются и большие надежды; мои надежды очень ограниченны: мне бы только расплатиться с необходимыми долгами да насчет платьишка кой-какого… Я бы с Вас за эту комедию ничего не взял, да нужда моя крайняя»[239].

Отдавая пьесу журналу, Островский впадает в какой-то жалостливый, просительный тон, будто на чужое покушается, – уж так выдрессировал своих сотрудников Погодин. А между тем напечатанная в февральской книжке журнала комедия снова ставит «Москвитянина» в центр внимания, бурных обсуждений и живой полемики.

Кто, разумеется, в настоящем восторге от «Бедной невесты» и с трудом выслушивает какие-либо упреки ей, так это молодые друзья драматурга, и прежде всего Аполлон Григорьев. Он воспринял комедию как манифест нового литературного направления и готов стать отныне его преданным оруженосцем. Он усматривает в пьесе Островского «целые миры», восхищается широтой его замысла. Ему по душе полемика Островского с «разочарованным» книжным героем, он говорит о «правильном, то есть комическом отношении» к мелочности и слабости «лишнего человека»[240]. Ап. Григорьев восхищается тем, что Марья Андреевна не выглядит в пьесе протестанткой или жертвой обстоятельств, что она соглашается идти под венец с Беневоленским: тут торжествует в его глазах идея долга, терпения и смирения в браке.

Критикам, которые упрекали Островского за отсутствие в его новой комедии собранности, драматизма, указывали на некоторую рыхлость композиции. Ап. Григорьев отвечает, оправдывая автора широтою его задачи, хотя сам пишет об этой задаче смутно, многословно, будто не находя ей единственно верных определений. Он хвалит Островского за поиски положительного народного содержания, в сущности, за отсутствие в пьесе резкой «обличительной» тенденции.

Впервые, пока еще вскользь, говорит он и о «новом слове», явившемся в сочинениях драматурга.

Что это за «новое слово»? Как его определить? Как понять? Сказать на этот счет что-либо более внятное Ап. Григорьев пока затрудняется, но это не охлаждает его восторгов.

Работая над годовым обзором русской литературы 1852 года и, конечно же, выделяя «Бедную невесту» как лучшее сочинение года, Григорьев пишет Погодину: «Я чувствую, что обязуюсь перед публикою ответить… за каждое убеждение, что сам разрываю здесь все прежние связи и отношения, что, одним словом, прямо перехожу на ту сторону, к которой влекли меня давно стремления сердца. Вам я скажу откровенно, что каждая страница стоит мне самых мучительных процессов»[241].