Александр Островский

А когда Погодин засомневался, не слишком ли разохотились приятели Островского захваливать в журнале комедию своего друга, Григорьев темпераментно ответил ему: «Всякий из нас в нашем же журнале скажет свое слово о “Бедной невесте”, т. е. каждый со своей точки зрения поклонится ей, как гениальному созданию мастера. Раз напечатанная, она перестает быть достоянием партии. Что же за смешная щепетильность? – Или потому не сметь признавать произведений Островского последним словом литературы в настоящую минуту, что автор ее – Островский, а мы – его друзья и поклонники его гения? – или еще потому, что оно напечатано в нашем журнале? Нет!»[242]

Вслед за Григорьевым бурно одобрило «Бедную невесту» и все ближайшее литературное окружение Островского.

«Все выведенные им типы мне снятся каждую ночь, – признавался Писемский. – Беневоленского я выучил наизусть и недурно играю»[243]. Когда некий литератор Арнольди посмел однажды непочтительно отозваться о новой комедии Островского, его репутация в глазах Писемского мгновенно пала. «Из разговоров с ним я заметил, – писал Писемский Погодину, – что он в грош не ставит “Бедной невесты” Островского, следовательно, не наших литературных убеждений»[244].

Комедия была лакмусовой бумажкой для определения литературных симпатий, деления на «наших» и «не наших». Островский против своей воли становился предметом раздора московских «русофилов» и петербургских либералов-западников.

Сам драматург отнюдь не стремился к разжиганию кружковых страстей, и это видно по тому, как охотно принял он предложение прочитать свою пьесу в «западнических» салонах. «Бедная невеста» была читана у графини Салиас, в ее доме на Швивой (или, как ее еще называли, Вшивой) горке, расположенном в десяти минутах ходьбы – только перейти мост через Яузу – от николоворобинского домишки Островского. Отправляясь с рукописью в кармане к своей недальней соседке, драматург мог быть уверен, что найдет у нее в гостях либеральных профессоров, молодых вольнодумцев, всех тех, кого поэт Щербина окрестил едким прозвищем «монтаньяры Вшивой горки».

Непосредственное впечатление, произведенное комедией на Галахова, Кудрявцева, Феоктистова и других молодых «западников», было, по-видимому, сильным. Сразу же по прочтении, что называется сосвежа, Феоктистов высказался в письме к Тургеневу так: «Комедия эта одно из оригинальнейших явлений в нашей литературе, в которой, по моему мнению, никогда еще не было ничего в этом роде»[245].

Но удивительно странна порой в литературном быту жизнь иных репутаций и оценок. Как рождается, из чего складывается «общественное мнение» о пьесе? Дуновение чужих мнений обладает непостижимым влиянием. Диковинно, как легко отказываются люди от своих первоначальных, свежих и непосредственных впечатлений, когда услышат за спиной суд какого-нибудь признанного аристарха.

Таким аристархом в кружке московских западников был Василий Петрович Боткин. Тонкий эпикуреец с ранней лысиной, человек, пристрастившийся к чтению в амбаре своего отца – торговца чаем, и словно стремившийся всю жизнь перечеркнуть утонченностью своего эстетизма грубость наследной среды и незнатность происхождения, Боткин разрешал себе гипнотически действующую непреложность в мнениях и оценках. Этот изящный эгоист, гастроном и капризник был и в самом деле человеком чутким к искусству, но если что-либо имело несчастье ему не понравиться, он давал волю своей раздражительности.

Надо думать, в «Бедной невесте» его особенно задело ироническое отношение к разочарованным «лишним людям», героям 40-х годов, с которыми он и сам чувствовал некоторое родство. Его рассердила замоскворецкая карикатура на Печорина и Тамарина в лице Мерича.

Боткин заспорил со «своими», с Кудрявцевым, с Галаховым, находившими вначале «Бедную невесту» «превосходным произведением, очень трогательным», и переспорил их. В запальчивости Боткин находил, что в комедии «нет и тени веселости и ни капли поэзии», утверждал, что автору чужды «фантазия и поэзия», что он способен лишь копировать действительность. Он делал исключение, правда, для Беневоленского как лучшего лица в комедии, говорил, что пьеса «очень умно задумана», но не удалась в исполнении: «…мы узнаем талантливого автора “Свои люди – сочтемся” – но относительно его первой комедии – мы узнаем его здесь, как солнце в луже»[246].

Все это Боткин изложил в пространном письме в Петербург, великодушно разрешая рецензенту «Современника» воспользоваться его мыслями. Рецензию в «Современнике» взялся написать Тургенев, но он не захотел вполне прислушаться к мнению Боткина.