Александр Пушкин: близкая эпоха

Факт переписки супруги новороссийского генерал-губернатора и ссыльного поэта вызывал известное сомнение, однако особенности единственного из известных ныне писем Воронцовой к Пушкину от 26 декабря 1833 г. с просьбой делового характера, убеждают в том, что такая переписка имела место. Письмо подписано псевдонимом «Е. Вибельман», но автор, очевидно, был уверен, что Пушкин поймет, от кого оно. Действительно, Пушкин безошибочно узнал отправителя и 5 марта 1834 г. написал ответ. Следовательно, Воронцова писала Пушкину и ранее. Вероятно, боясь огласки, она взяла с поэта слово сразу же сжигать ее письма: «она велела…».

Пушкинское стихотворение напоминает XVI элегию Клемана Маро, где лирический герой также обращается к письму:

«Несколько раз подносил я его к огню, /Чтобы сжечь, потом стремительно удалял его оттуда, /Потом снова приближал его к пламени и опять отводил назад. /Но, наконец, с сожалением сжег его, /Промолвив: «Письмо (прежде я поцеловал его), /Раз она этого желает, ты будешь сожжено <…>» /Вот как превратилось в золу и пепел /Величайшее блаженство, когда-нибудь выпадавшее мне на долю».

Считается, что поэтическим открытием Маро стало изображение особого психологического состояния лирического героя: длительного колебания перед решительным действием – сожжением письма возлюбленной. У Пушкина это состояние является уже преодоленным. Сюжетом стихотворения становится сам процесс сожжения письма: листы «вспыхнули… пылают…», «растопленный сургуч кипит…», листы темнеют, сворачиваются и превращаются, наконец, в «легкий пепел». Эти точные подробности косвенным образом передают напряжение чувств лирического героя, наблюдающего уничтожение своего сокровища, его боль и отчаянье. Последний стих («Останься век со мной на горестной груди…» – единственный в ряду александрийских двустиший парной рифмовки не имеет рифмы. Тем самым поэтический монолог резко обрывается в момент предельной кульминации горестного переживания.

В лирическом сюжете «Сожженного письма», как это нередко бывает у Пушкина, оказываются сплавленными в художественное единство как личные, так и чисто литературные впечатления.

Точная дата написания элегии неизвестна, в собрании «Стихотворений Александра Пушкина» 1826 г. оно датировано 1823 г., однако описанный в нем северный пейзаж, противопоставленный воображаемому южному, говорит о том, что оно создавалось уже в Михайловском. Не исключено, что Пушкин сознательно изменил дату, чтобы исключить реального адресата. (Самой убедительной представляется адресация элегии Воронцовой, хотя безусловных доказательств тому нет).

Пушкин при издании элегии в собрании своих стихотворений, назвал ее «Отрывок». Особенность этой поэтической формы в сочетании художественной завершенности и своеобразной сюжетной неполноты. Сюжет «отрывка» всегда намеренно или невольно оборван, разомкнут.

Все эти характерные жанровые признаки проявились в стихотворении «Ненастный день…» Сюжет здесь обрисован лишь несколькими выразительными штрихами: пылкие свидания на берегу моря, разлука, причины которой не названы, муки ревности. Поэтический строй стихотворения создает иллюзию непосредственного высказывания: прерывистость речи, внезапные паузы, резкие переходы от лирического монолога к драматическим сценам. Двум временным планам соответствуют две разные глагольные формы. Парадоксальным образом настоящее – «ненастный день» – передается в прошедшем времени («потух», «взошла»); а прошедшее – воспоминания о юге – в настоящем («восходит», «движется»). Возлюбленная, идущая к морю, это не воспоминание, а видение. Три раза повторенное слово «одна» звучит, однако, не как констатация, а как заклинание. Воображаемые события переживаются лирическим героем как сиюминутная реальность, что становится способом передать степень его тоски по возлюбленной.

В стихотворении использованы классические суггестивные приемы. К двум стихам (16 и 17) отсутствуют рифмующие строки, несколько строк многоточий обозначают выпущенную по каким-то причинам часть текста, и обрывается стихотворение на словах: «Но если…», за которыми опять следует строка многоточий. Безмолвный «эквивалент текста», как писал Ю. Н. Тынянов, восполнить который призвано воображение читателя, размыкает границы лирического сюжета. Стихотворение кончается, не заканчиваясь; душевные страдания героя, не выраженные в слове, создают огромное эмоциональное напряжение.