Александр Суворов

Приняв рапорт, Суворов поздоровался с гренадерами и начал говорить. Он говорил, покашливая, хриплым голосом, словно разбирая обыденный вахт-парад. И штурм Измаила в его словах представлялся как будто бы делом обычным, рядовым. Он хвалил солдат и командиров за точное исполнение приказов, за правильное, согласно диспозиции, занятие мест, назначенных штурмовым колоннам, за то, что все колонны по третьей ракете двинулись на штурм одновременно.

Никому Суворов не произнес хулы и кончил речь обычными, как на вахт-параде, словами:

- Субординация! Экзерциция! Дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость! Победа, слава, слава, слава!

Отслужили молебен. Под орудийный салют возгласили вечную память павшим и многие лета живым. Суворову подали донского жеребца.

Тут генералы и офицеры расступились. Из толпы вышел Гусек и подвел к Суворову червонно-золотого смирного коня. Убрали Смирного солдаты на славу, богато, как сами хотели: чепрак, шитый золотом, турецкое седло с высокой лукой, украшенное самоцветными камнями, между ушей коня колыхался пышный султан из белых страусовых перьев.

Суворов залюбовался конем.

- Ваше сиятельство! Прими солдатский подарок! - громко провозгласил Гусек и тише, для одного Суворова, прибавил: - Моя добыча конь-то, а уздечку я купил!

Суворов блеснул взором, подошел к Гуську, обнял его, поцеловал и похвалил коня:

- Хороший конь! Видно, что привык к парадам. Скажи товарищам от Суворова спасибо. Только принять подарок не могу. Мы, русские, воюем не за добычу. Донской конь принес меня сюда, донской конь и унесет отсюда!

Гусек с печальным восторгом воскликнул:

- Батюшки! От коня отказался!!

- Расседлай коня! - приказал Суворов.

Гусек поспешно исполнил приказание - расседлал Смирного, свалив чепрак, седло и остальной убор на землю.

Поникнув, стоял Гусек с уздечкою в руке; поднял на Суворова полные слез глаза и робко предложил:

- Может, хоть уздечку возьмешь?

- Взять не возьму, а куплю, пожалуй, - ответил Суворов, - коли недорого спросишь...

- Да по своей цене отдам. Три рубля заплатил...

Суворов взял из рук Гуська уздечку и приказал казаку взнуздать ею своего донского жеребца, а Мандрыкину велел заплатить Гуську три рубля.

Суворов вскочил на коня и шагом направился к Бендерским воротам.

Получив деньги, Гусек закричал: "Ура! Суворов платит?" - и кинулся к суздальцам. Они его окружили.

- Вот, братцы, штука! От коня отказался! А уздечку купил у меня, вот они, три рублика... Да где же дядя Никифор?

- Эва, хватился! Дядя Никифор в чайхане лежит...

Испуганный, побежал Гусек на майдан, нашел чайхану и вошел под ее сумрачный свод. Тяжелый, смрадный воздух захватил Гуську дыхание. На устланном соломой полу чайханы лежали вповалку и стонали раненые. Гусек нашел Никифора. Старый капрал лежал в сторонке, у стены, навзничь, с закрытыми глазами, накрытый плащом. Гусек тихо позвал его. Капрал открыл глаза:

- А, Гусек! Пришел? Ну, что?

- Да ведь дело какое, дядя Никифор! Он от коня-то отказался!

- От какого коня?

Гусек рассказал, как было дело. Лицо капрала просветлело. Он усмехнулся:

- Эх ты, дурак-вахлак, вздумал Суворова конем соблазнить!..

- А хотел он взять коня-то! Даже зарделся. Уж и хорош конь-то! Так он на коня жарко глядел!.. А уздечку мою за три рубля у меня купил...

- Дешево отдал...

Они помолчали.

- Ты не помри, дядя Кукушкин!

- Помру - похоронят. А ты кланяйся товарищам. Вели долго жить. Да еще погожу умирать. Я вроде бессмертный.

- Прощай, дядя Никифор. Поправляйся!

Гусек вышел из чайханы. Уже темнело. Но майдан гудел. Кое-где зажигались фонари. Отовсюду неслись песни, слышался женский смех.

Туман повил город пеленой. На валах перекликались часовые...

Суворова после штурма трепала лихорадка. Он стремился душой на север, тоскуя по белым снегам и крепкому морозу. Там, в России, болезнь всегда ослабевала или оставляла его совсем.

Пробыв под Измаилом еще несколько дней, он объявил, что едет в Петербург. Дорога лежала через Яссы, где проводил дни в роскоши и лени Потемкин. Александру Васильевичу предстояла с ним встреча.

В день отъезда Суворов простился с войсками.

Офицеры провожали его гурьбою.

Суворов сел в свою повозку. Дубасов - в свою. Возничий хлестнул коней. Тройка поскакала, за нею пара. Повозки прыгали по кочкам замерзшей дороги. В повозке Дубасова гремела и дребезжала посуда.

Г Л А В А П Я Т Н А Д Ц А Т А Я

АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА

Унылая, бесснежная и в декабре, молдавская степь развертывалась впереди.

Решаясь на штурм Измаила, Суворов поставил на карту всю свою военную карьеру. Неудача штурма могла бы стать закатом звезды Суворова. Теперь она горела ярко, высоко поднявшись над горизонтом.

От фельдмаршала Потемкина Суворов получил в Измаиле очень любезное поздравительное письмо, но в нем за дружескими любезностями сквозили досада и неприязнь. Потемкин завидовал и не умел скрыть зависть свою. Встреча с Потемкиным не сулила доброго, хотя Суворов знал, что фельдмаршал готовит ему торжественную встречу.