Александр Суворов

— В родстве с вами, сударь, быть не имею удовольствия. Коллежский асессор Юрий Николев, имею честь, — сказал он, приставив к груди дрожащий палец. — По высочайшему повелению и равносильно инструкции господина генерал-прокурора, я не имею права вас сюда допускать. И сколь мне ни прискорбно, я почтительнейше прошу ваше сиятельство сию же минуту оставить это помещение и немедленно покинуть село Кончанское, Боровицкого уезда, Новгородской губернии.

Горчаков терпеливо выслушал Николева.

— Очень рад, что вы явились тотчас, сударь. Имею объявить вам словесное приказание князя Куракина: генерал-прокурор находит ваше пребывание здесь более ненужным и предлагает вам немедля отправиться домой, в Москву.

— Не имея письменного приказания… — начал было Николев.

— Чего вы еще хотите! — закричал Горчаков и, взяв со стола бумагу, подал ее Николеву. — Вот, читайте.

Николев прочел:

«Князю Андрею Горчакову. Повелеваю ехать вам, князь, к графу Суворову: сказать ему от меня, что, если что было от него мне, я сего не помню: что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению.

Павел».

Николев на цыпочках подошел к столу, держа бумагу так, словно нес чашу, до краев налитую вином, боясь его расплескать. Суворов сидел, склонясь к карте Италии. Николев положил рескрипт на стол.

— Скверными устами не смею коснуться слов, начертанных рукой монарха. Лобызаю мысленно! Волю монаршую исполняю… Граф, вы вольны поступать, как угодно вашему сиятельству. Но осмелюсь вашему сиятельству просительнейше доложить, — обратился Николев к Горчакову, — служа безвозмездно, не имею ни малейшей возможности покинуть сии места.

— Вам пожаловано пять тысяч рублей, кои вы в свое время получите, — сказал Горчаков.

— Пять тысяч! Господи боже мой! Не смею верить! Безмерна милость монаршая! — воскликнул Николев и покачнулся.

— Фомка! — крикнул Суворов.

Вошел староста Фома Матвеич.

— Отведи, Фомка, Николева домой — у него от монаршей милости ноги подкосились.

— Пойдем, ваше благородие, отдохни, — сказал Фомка, взяв Николева под руку.

— Погоди, мужик! Ваше сиятельство, граф Александр Васильевич! Поздравляю! Не могу умолчать! Радуюсь. Преклоняюсь. Повергаюсь. Вы Цезарь! Ганнибал! Александр Македонский! Фридрих! А я, я — таракан! Меня отведут в нетопленную избу, и я там замерзну, как подобает таракану. Именем монаршим взываю к вам, сиятельный граф, не дайте замерзнуть таракану! Бедному таракану.

Николев заплакал. Горчаков рассмеялся.

— Фомка! Баня у нас еще не выстыла? — спросил Суворов.

— Нынче топлена. Хоть париться!

— Сведи его благородие в баню да дверь за ним там припри накрепко. А то он будет колобродить. Вина не давай. Спиной ответишь.

Фомка вывел Николева. Тот не сопротивлялся.

— Каков негодяй! — воскликнул Горчаков. — И вы, дядюшка, осуждены были его терпеть!

— Несчастный человек, — тихо ответил Суворов.

Дубасов внес чай и ром, и Суворов с племянником снова обратились к предмету своей беседы. Горчаков пил чай, щедро разбавляя его ромом. Он убеждал дядю все горячей и горячей, наконец предложил ехать с ним в Петербург немедленно: государь нетерпелив, скор и в милости и в гневе, переменчив — надо ловить мгновение фортуны.

Суворов слушал племянника равнодушно и наконец спросил:

— А что слыхать у вас о Бонапарте? Где он? Что творит?

— Ах, — воскликнул Горчаков, — как это я мог забыть!

Он выбежал из горницы и тотчас вернулся с пачкой газет, перевязанных пестрым шнурком.

— Его величество, зная ваш интерес, дядюшка, просил передать вам. Тут вы, кроме венских и берлинских, найдете несколько запретных парижских, полученных из Берлина с курьером. Бонапарт продолжает дивить Европу своим проворством…

Сила — солома

Суворов поспешно развязал шнурок и начал просматривать газеты. Читая, он словно вернулся домой после долгой отлучки, когда из поспешных слов близких людей остается догадываться, что многое переменилось, но не знаешь еще всего, что случилось, а сразу пересказать невозможно.

Газеты разрозненно сообщали, что французы готовятся, сохраняя все в тайне, к какому-то большому походу. Во главе армии, наверное, станет Бонапарт. Ионические острова захвачены французами. Англичане опасаются за остров Мальту… Бонапарт вернулся из Италии в Париж. Директория встречала его торжественно в Люксембургском дворце. Толпы народа стояли по пути триумфального шествия Бонапарта на улицах Парижа, бурными криками и рукоплесканиями приветствуя завоевателя Италии.

— Завоевателя Италии! — воскликнул Суворов. — Он с Италией покончил?

— И это для вас новость, граф? — удивился Горчаков. — Бонапарт добрался — что там Италия! — до самой Вены. Роялисты снова восстали в Париже, и опять несчастливо. Пишегрю, председатель Совета пятисот, схвачен и отправлен в Гвиану отбывать каторгу. Австрийцы решили мириться. 7 октября в Кампо-Формио подписан мир между Австрией и Францией. Бонапарт вел себя в Италии не генералом, а монархом. Попросту он ее дотла ограбил: все из Италии — и золото и ценности — свезено в Париж.