Александр Великий. Дорога славы

К сожалению, нашему уходу предшествует очередная ссора между мною и моими военачальниками. На тридцать третий день мы совершаем поминальный обряд, и я приказываю захоронить пепел сожжённых тел персидских командиров в том же кургане, что и пепел македонцев. Возмущению армии нет предела. В последний вечер нашего пребывания в городе я устраиваю для своих командиров пир в большом пиршественном зале Дария, том самом, где на полу из малахита и мрамора выложена мозаичная карта державы. Но то, что доступ ко мне теперь преграждается евнухами и старые боевые товарищи, прошедшие со мной два континента, больше не могут запросто ко мне подойти, воспринимается ими как оскорбление. Чёрный К лит и раньше бесился при виде того, как я разговариваю с Тиграном, Мазеем или любым другим персом, но в тот вечер, напившись пальмового вина, он уже не может сдерживаться.

   — Александр! — кричит он, выйдя на середину зала. — Неужто теперь ты предпочитаешь нам варваров? Клянусь чёрным дыханием ада, я не потерплю, чтобы эти щёголи в шароварах беседовали с тобой, тогда как мне придётся ждать или испрашивать их дозволения!

Я направляюсь вперёд и протягиваю руку.

   — Клит, друг мой. Не твоя ли десница спасла мне жизнь при Гранине? Разве могу я забыть об этом?

Он уклоняется от моих объятий и обводит зал взглядом в поисках поддержки. Я знаю, что многие на его стороне, хотя, боясь моего гнева, не рискуют высказываться открыто.

   — Это Восток, Александр. Здешние жители всегда были и будут рабами. Ты хочешь понять их? Да самый тупой десятник давно уразумел, как тут всё устроено. Воровство и взятки — вот основа здешней жизни. Любой обладающий хоть какой-то толикой власти обирает нижестоящего и платит тому, кто выше его. Сокровища стекаются на самый верх, к царю, но, пока эта река течёт, каждый стоящий рядом окунает в неё руку. Так было, есть и будет: ты ничего не сможешь изменить. Клянусь Зевсом, я предпочёл бы быть собакой, чем одним из здешних бесправных подёнщиков или земледельцев. Но ты пытаешься превратить разряженных лизоблюдов в свободных людей и дни напролёт проводишь, запёршись с облачёнными в пурпурные мантии льстецами, тогда как любящие тебя и проливавшие за тебя свою кровь остаются в небрежении. Мы солдаты, Александр, а не придворные. Позволь же нам солдатами и остаться!

Я не сержусь. Я не поддаюсь гневу, но в то же время осознаю, что в этот момент, пожалуй, сталкиваюсь с самой серьёзной угрозой для осуществления моих замыслов с того момента, как мы покинули Европу.

Взгляд, брошенный мною на Гефестиона, Теламона и Кратера, даёт понять, что они думают о том же самом.

   — Солдаты ли вы? — восклицаю я. — Или мне померещилось, что по пути к Гавгамелам многих охватил столь безумный страх, что они жались ко мне, как потерявшиеся во тьме детишки? А теперь, насладившись плодами победы, вы начинаете дерзить! Скажи, Клит, — обращаюсь я к своему обвинителю, стоящему в самом центре зала, на том самом месте, где мозаикой выложен знак Вавилона, — ты покорил этот город или он тебя?

Клита мои слова смущают, ибо он знает, что и мне, как и всей армии, известно о его связи с дворцовой блудницей, ублажая которую мой полководец за считанные дни спустил целое состояние.

   — Вот что скажу я тебе, мой безрассудный друг. По моему разумению, распущенность и блуд лишили тебя рассудка. Да и не тебя одного. Всех вас! Ибо вы, называющие себя солдатами, забыли, что главные солдатские доблести — это дисциплина и повиновение. Не я ли ваш царь? Будете ли вы повиноваться мне, или же нежданно свалившееся богатство, обретённое, кстати, благодаря мне, управляет вами, толкая вас к бесчинству и своеволию? Неужели вы усомнились во мне? Неужели я потерял ваше доверие?

В зале воцаряется мёртвая тишина. Мои шаги гулко отдаются под сводами, когда я направляюсь к восточному концу мозаичной карты — к Греции и Македонии.

   — Менее четырёх лет назад, когда мы покинули родину, кто из вас мог предположить, что мы зайдём так далеко?

Я пересекаю Геллеспонт, указываю на Трою и северную часть Эгейского побережья.

   — Однако мы победили здесь, при Гранине. И здесь, и здесь, и здесь.

Я шагаю по побережью мимо Милета и Галикарнаса к Иссу.

   — Здесь вы чуть не повернули назад.

Ещё шаг, и подо мной Тир и Газа.

   — Здесь вы тоже хотели остановиться.

Я делаю ещё шаг.

   — Вот Египет, вот Сирия. И здесь вы советовали мне не идти дальше. Разве я говорю неправду? Скажите! Пусть выйдет вперёд тот, кто осмелится опровергнуть мои слова!

Все затаили дыхание. Никто не шелохнулся.

Я сдвигаю Клита с мозаичного круга, обозначающего Вавилон.

   — Теперь мы стоим здесь, куда не мечтали попасть даже в самых дерзких мечтах. Но мы не намерены остановиться на достигнутом, а собираемся идти дальше. Сюда, в Сузы! Сюда, в Персеполь! Сюда, в Экбатаны! Разве не такова должна быть цель тех, кто называет себя солдатами? Но если так, то ответьте, кто поведёт вас?

Я выпрямляюсь.

   — Назовите его! Назовите человека, которому вы верите, и я отойду в сторону. Если вы считаете меня недостойным, пусть другой полководец ведёт вас от победы к победе.