Александр Великий. Мечта о братстве народов

В Эгах, похоже, воцарился всеобщий хаос. Кричащие, страстно спорящие люди блуждают по переулкам. Головы женщин острижены наголо в знак траура. Со стороны театра доносятся приглушенные траурные песнопения. Ужас толпы нарастал, потому что празднество превратилось в торжественные похороны.

«Кто сосчитает, посланники скольких народов с радостью собрались здесь? Кто назовет их имена? Из города Кекропса, с побережья Эолиды, из Фокиды и Спарты, с далеких берегов Азии, со всех островов прибыли они…»

Они приехали, чтобы отпраздновать свадьбу дочери Филиппа с правителем расположенного по соседству Эпира. На этой границе Филиппу был необходим мир. Ему казалось, что достичь его удастся с помощью родственных уз. Как и все цари, он занимался своим домом, как заботливый хозяин — конюшней, где разводят породистых лошадей. О любви здесь никогда не было и речи. И свадебное празднество при всем его блеске явилось не чем иным, как очередным политическим спектаклем. Двумя годами раньше Филипп поставил на колени последнего из своих многочисленных греческих противников. Он был strategos autokrator (стратегом-автократором), всевластным полководцем и, по сути, политическим главой эллинских городов-государств, которые, как теперь их ни называй, стали его сторонниками, войдя в созданный им Коринфский союз.

Высокопоставленные делегации принесли ему в дар золотые венки. Все это они делали лишь с показной радостью. Чернобородый македонянин оставался в глазах эллинов полуварваром. И смотрели они на него отнюдь не как на благодетеля, что было провозглашено на заседании синедриона[1] в Коринфе. Они не могли простить ему Херонею — битву, в которой погибли их лучшие юноши.

Филиппа, казалось, это не беспокоило. Если они его не любили, то должны были, по меньшей мере, бояться. Он гордился тем, что должен примирить эти вечно завидующие друг другу, смертельно враждующие государства. Он поведет их дорогой героических свершений. Они добудут славу в войне против персов и отомстят за злодеяния, причиненные некогда царем персов Ксерксом. Хотя с тех пор прошло уже немало лет (точнее сказать, почти полтора столетия) и идея «войны отмщения» у тех, кто, по мнению Филиппа, должен был жаждать мести, не вызывала особого восторга, она, однако, вполне подходила как повод для новой завоевательной кампании македонян. Распри, связанные с борьбой за трон, сотрясали государство персов, и, казалось, сами обстоятельства способствовали началу грядущего похода.

Сильный передовой отряд полководцев Аттала и Пармениона был уже переброшен в Персию и вел с врагом первые бои. Через несколько недель и он, Филипп, перейдет Геллеспонт (Дарданеллы) и возьмет на себя главное командование. В этот день он находился в приподнятом настроении и был по-своему счастлив. На то имелись веские причины: за два десятилетия он принес своей стране больше побед, чем две дюжины его предшественников на троне. Македоняне обладали боеспособной армией, далеко отодвинули свои границы, их уважали все соседние страны. Путь к великой державе, казалось, был открыт, и Филипп пройдет этот путь благодаря сочетанию мужества, хитрости и тонкого расчета, что всегда отличало его — царя, исполненного сознанием того, что в его жилах течет кровь героя Геракла.

Эйфория, владевшая им в этот день, не в последнюю очередь была вызвана высказыванием Дельфийского оракула. На вопрос, победит ли Филипп царя персов, пифия ответила: «Смотри, бык увенчан венком победителя, и все кончено. Тот, кто принесет его в жертву, уже ждет своего часа». Это могло, означать только одно: царь персов, словно жертвенное животное, падет перед ним, Филиппом. Если бы кто-нибудь пришел к нему и сказал, что слова оракула можно истолковать и по-иному («Ты, царь — бык и, украшенный венками к свадьбе дочери, будешь принесен в жертву»), он был бы немедленно изгнан.

Уже третьи сутки продолжалось празднество, включавшее атлетические игры — борьбу, кулачные бои, бег в снаряжении, а также выступление поэтов, праздничное шествие, пиршества, на которых крепкое хиосское вино лилось рекой. После того как дочь была выдана замуж в соответствии со старинными обрядами, на рассвете глашатаи созвали гостей в театр для участия в торжественной процессии в честь богов. За двенадцатью статуями бессмертных торжественно несли тринадцатую — статую царя. Уподобление богу, что многие приняли за оскорбление святыни, вызвало страх перед гневом олимпийцев.

Когда Филипп со своим окружением приблизился к входу, он пропустил вперед почетных гостей и жестом приказал телохранителям замедлить шаг. Толпа должна видеть, что он не тиран, как считали многие греки, и что ему не нужна охрана.