Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Когда в 1935 году вся страна обсуждала проект новой Конституции, на пару с дружком, без какой-либо задней мысли, резвясь умом, сочинили по аналогии свою собственную. Целую тетрадку извели. Каких только «прав» и «обязанностей» в ней не было! «Лодыри и тупицы имеют право на такие же отметки, как и отличники». «Самые плохие ученики имеют право поступать без экзаменов в самые лучшие вузы». «Самые глупые и безнравственные люди имеют право занимать самые высокие должности». «Народ обязан восхвалять все решения властей». И тому подобное. Из личного опыта собранное. Шутовская конституция пошла по рукам. В школе разразился скандал. Учинили следствие. Кто-то донёс об их авторстве. Правда, доказать ничего не смогли, а они всячески отпирались. Через некоторое время «дело» замяли.

Пародия на Конституцию возникла не со зла — идейным антисоветчиком он не был, но и не на пустом месте. Чтение книг и газет не могло затмить повседневную жизнь, полную вопросов и противоречий.

Пожалуй, самым явным было имущественное неравенство, которое напрямую было связано с социальным статусом людей. В Москве это было особенно заметно. Не имея своего угла, он часто бывал в гостях у одноклассников. Семьи простых рабочих и служащих жили столь же убого, как и Зиновьевы. Семьи номенклатурных работников, чиновников, творческой интеллигенции — детей из этого круга было не так много в классе, потом они и вовсе разошлись по «элитным» школам — процветали. И это считалось в порядке вещей.

Точно так же было в порядке вещей то, что «благородные» дети получали поддержку и снисхождение учителей. Их учебные успехи были социально значимее, а проступки — менее наказуемы. Кстати, дело с «антиконституцией» замяли, возможно, ещё и потому, что сочинялась она совместно с мальчиком из такой «благородной» семьи. Будь он один — вышвырнули бы из школы в одну минуту, как паршивую овцу.

А ещё он видел, как преимущество в классе получали различные общественные активисты, которые громче всех кричали лозунги и призывы, проявляли бдительность и политическую принципиальность. На первые места выдвигались активисты-общественники, демагоги и горлопаны. Не оставались обиженными и доносчики — тайные стукачи и «бесстрашные» обличители.

В обществе нарастала политическая истерия. Газеты чернели разоблачениями, осуждениями и приговорами. Образованность, культура, воспитание под натиском воинствующей идейности отступали на второй план. Вопреки свершившейся победе над эксплуататорскими классами, социальная борьба в стране не утихала. Гражданская война приняла новые — «холодные» — формы. С ожесточённостью выстраивалась новая иерархия, и проходимцев, желавших занять в ней наиболее высокие позиции, ничто не останавливало. Конкурентов они уничтожали безжалостно.

В начале тридцатых годов процветала так называемая педология. Учащимся предлагались различные тесты. На основе их результатов определялись социальные качества и перспективы учеников. В частности, предлагалось продевать нитку через дырочки в палках. У него этот получилось сделать ловчее прочих, в итоге его «зачислили» в рабочие текстильного производства. Менее проворные получили «квалификации» инженерно-технических работников. «Инженеры» тут же почувствовали себя на высоте. Когда же педологию признали ошибочной и «приговоры» школьных педологов отменили, многие одноклассники были расстроены такой «социальной несправедливостью». Они были абсолютно уверены, что мальчик из деревни, пусть даже способный и талантливый, не должен претендовать на большее. Самое курьёзное, что он и сам готов был с этим согласиться и всерьёз «утешал» товарищей обещанием стать рабочим-текстильщиком.

Дискриминацию деревни и деревенских жителей Александр переживал с особенной остротой. Приезжая каждое лето на каникулы в Пахтино, он видел, как год от года крепло в стране новое крепостное право колхозов, как крестьянский труд становился всё более тяжёлым и малопривлекательным, как под влиянием новых бюрократических практик стремительно деградировала социальная структура села, вырождалась народная культура, рушились нравственные устои, процветало пьянство и воровство. И над всем царил дух безрадостного безразличия. Люди массово бежали в город.

Мать работала от зари до зари, выбиваясь из сил и получая за свой каторжный труд какие-то небывалые «трудодни», которые потом отоваривались натуральной продукцией в размерах, совершенно издевательских, обрекавших семью на нищету и голод. Спасал только свой огород, который приходилось обрабатывать во внеурочное время. Как в годы проклятой барщины. Проработав в колхозе без продыху всё лето 1938-го и заработав трудодней на полгода, Александр получил взамен лишь два пуда овса. В Москву он возвращался с тяжкими мыслями и тоской в сердце. То, что он видел в родных краях, совсем не походило на праздничные картины сельского труда в «Четвёртом сне Веры Павловны».