Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Несмотря на хитроумную перелицовку, обвести матёрых литераторов ему не удалось. Они были искушёнными читателями, и его простодушные ухищрения их не обманули. Отзывы были осторожными и по результату своему отрицательными. А Симонов и вовсе посоветовал больше никому повесть не показывать, а когда узнал, что её уже читает Ильенков, рекомендовал немедленно забрать и уничтожить как можно скорее. В тот же день «Повесть о долге» пополнила библиотеку сожжённых рукописей русской литературы. С изящной словесностью, как ему тогда думалось, было покончено навсегда. Писать по прописям соцреализма он не желал.

Свою литературную неудачу он переживал трудно. Накатила очередная волна отчаяния. Столь мощная, что казалось, накроет его насовсем. «В конце 1946 года у меня обнаружилась язва желудка. Я не стал лечиться, продолжал пьянствовать, в морозы ходил полураздетым, без головного убора. Спал где придётся и как придётся. Открыто издевался над всеми советскими святынями и над Сталиным. Я хотел безнадёжно заболеть, быть убитым в пьяной драке или быть замученным в застенках „органов“. Но мне почему-то всё сходило с рук. Людям, с которыми мне приходилось сталкиваться, казалось, что я качусь ко дну и к гибели»[208].

Но в конце концов он с собой справился, переключился на философию, а свои литературные наклонности удовлетворял писанием юмористических стихов и текстов к карикатурам для факультетской стенгазеты «За ленинский стиль», бессчётными эпиграммами, импровизированными пародиями, устными рассказами «из жизни», такими красочными и убедительными, что порой даже сам начинал в них верить.

От тех лет остались лишь осколки, сохранившиеся в памяти друзей. Леонид Греков запомнил, как летом 1948-го во время колхозных работ Зиновьев сочинил на мотив популярной «Песенки фронтовых корреспондентов» свою шуточную песню, в которой был такой куплет:

Нас не ждёт работа
до седьмого пота,
но мы скажем тем, кто упрекнёт:
с наше покидайте,
с наше побросайте,
с наше походите на омет![209]

О чём в ней пелось ещё, можно догадаться, если вспомнить слова симоновского оригинала:

Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой нальём.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнём!

Есть, чтоб выпить, повод —

За военный провод,
За У-2, за эмку, за успех и т. д.

Потешаясь в душе над слушателями, с серьёзным видом рассказывал, как летал через линию фронта с деньгами для зарплаты югославским партизанам. Или как однажды подняли их эскадрилью по тревоге. Взлетели. Вдруг из мотора у него дым повалил. Пришлось садиться на запасной аэродром. В бою все экипажи погибли, кроме командира, который подтвердил, что у него загорелся мотор, а то бы расстреляли за дезертирство. А загорелся на самом деле не мотор, а телогрейка, которую он обычно подкладывал на кресло пилота, когда занимался любовью с полковыми подругами прямо в кабине своего штурмовика. Он её обычно прятал под крышку мотора, чтобы всегда была под рукой. Перед полётом вынимал, а тут в спешке забыл. И изучением «Капитала» он тоже начал заниматься ещё во время войны, в свободное от полётов время. Писал по ночам. Особисты, конечно, заинтересовались, что он такое сочиняет. Приходилось прятать рукопись в бомболюках. Однажды случайно сбросил её на немцев вместе с бомбами.

На самом деле «Капитал» привлёк его пристальное внимание только на третьем курсе, когда он основательно обратился к его тексту в ходе подготовки к занятиям по политэкономии. Его поразило не столько собственно политэкономическое содержание, сколько жёсткость и разработанность логической конструкции Маркса. Он попробовал формализовать логическую структуру «Капитала» и увидел, что эта операция позволяет получить нетривиальное понимание диалектики и логики. Неожиданно открылись совершенно новые перспективы работы. До него никто по этому полю ещё не ходил. Никому не приходило в голову рассматривать «Капитал» как текст, построенный по особым законам, как отражение мыслительной деятельности выдающегося учёного-аналитика. Для всех «Капитал» был главным образом фундаментальным исследованием законов капитализма. Его структура, интеллектуальные технологии Маркса оставались в стороне. Он понял, что это может стать предметом специального исследования. Более того — началом новой науки, которую он может создать.