Александра

Настенька любила вечерами вывозить сына в коляске на Тверской бульвар. Главным было пересечь проезжую часть, что она делала у памятника Гоголю строго на зелёный свет светофора. Затем приятно было гулять по самому скверу среди зелени деревьев, которые хоть чуточку укрывали от пыли и автомобильных газов. Иногда по переулкам она везла Женечку в гости в Большой Ржевский переулок. В дни съезда Тверской бульвар был переполнен спешащими в одну или другую сторону людьми то митингующими, то милицией, то специальными подразделениями. Бульвар являлся одной из артерий напряжения города. Настенька ставила коляску ближе к центру бульвара, садилась на скамейку и наблюдала за пешеходами, пытаясь угадать, кто, куда и зачем торопится. Иногда неторопливо, очевидно, направляясь в ВТО, проходили знаменитые артисты Юрский, Ульянов, Соломины, которых было двое и обоих Настенька любила. Но ни с кем Настенька, естественно, не заговаривала.

В сумочке всегда была записная книжка. Иногда она доставалась хозяйкой, чтобы записать рождавшиеся неизвестно из каких каналов мозга или души стихи. Здесь подружку находили Наташа или Вика, и тогда они некоторое время проводили вместе в весёлой болтовне. Среди прохожих попадались знакомые, проходили сотрудники музея Островского, которые тоже останавливались, чтобы поговорить с Настенькой о сыне, музейных проблемах и съездовских новостях, о Ельцине. Ему дали слово 31 мая. Настенька как раз оказалась у телевизора и могла, занимаясь пеленанием сына, слушать его чуть хрипловатый голос:

— На съезде решается главный вопрос, от которого зависит будущее нашего общества. Это вопрос о власти, которая по праву должна принадлежать народу в лице высшего законодательного органа, то есть съезда народных депутатов.

«Вот-вот, сегодняшний кумир тоже говорит о смене власти в первую очередь, — прокомментировала мысленно Настенька. — Но в чём проблема? Насколько я помню из истории, до 1936 года у нас в стране так и было — высшим органом власти был Съезд народных депутатов. А с 1936 года практически то же самое стало называться Верховным советом, который так же избирается и на тот же срок. Раньше во главе стоял избираемый съездом ЦИК, теперь — Президиум Верховного совета. Какая разница? Но послушаем, что дальше».

— На состоявшемся накануне Пленуме Центрального Комитета КПСС моё предложение о реальной как бы передаче, именно на первом Съезде, власти от партии Советам не получило поддержку.

«А-а, — поняла Настенька, — речь идёт о лишении власти партии».

Ельцин пояснял догадку:

— Было принято решение рекомендовать на руководящие посты тех же лиц, которые не вывели общество из кризисов в политике, экономике, финансах, уровне жизни.

«Я бы сказала не так, — решительно возразил внутренний голос Настеньки. — Лица эти не то чтобы не вывели, а скорее ввели общество в кризисы». Но Ельцин этого голоса не слышал и говорил своё:

— Между тем, положение в стране крайне тревожное. Активизировались и консолидируются антиперестроечные силы, прогрессируют теневая экономика, коррупция, растёт преступность, размываются моральные устои общества, обостряются проблемы молодёжи, которая требует к себе политического доверия от всего нашего общества, поскольку за ней будущее.

«Это он обо мне, — сказал внутренний голос Настеньки. — Правда, мне пока доверяют. Особенно сынуля».

— Углубляется расслоение общества по имущественному признаку, не реализуются принципы социальной справедливости и социального равенства.

Число бедных растёт, падает вера советских людей в реальные результаты реформ, обостряются противоречия в межнациональных отношениях.

«Всё так, — говорил Настеньке её собственный голос, — но, как мне кажется, эти упомянутые явления стали обостряться именно в последние годы, когда к власти пришёл Горбачёв. Почему же так прямо и не сказать?» Голос не понимал, что Ельцин не мог пока ругать самого Горбачёва. Пока они шли вместе.

Пока можно было говорить открыто лишь о Лигачёве. Голос не понимал многого, как и Настенька.

— Решение продовольственной программы затягивается, — продолжал фиксировать всем известные недостатки Ельцин. Не хотелось ему говорить о настоящих причинах. Важно было убедить, что всё плохо, а потом перейти к своим предложениям.

— За год после партийной конференции, поддержавшей курс на демократизацию, мы одним указом ударили по митингам и демонстрациям, другим — по гласности, третьим разрешили использование против своего народа спецвойск.

Прошу меня простить, сегодняшний читатель, но Настенька, слушая Ельцина, не знала всего, что случится в будущем, и потому ей простительна её вера. Но мы-то сегодня знаем цену этим словам. Но не станем же мы кричать в прошлое: Настенька, берегись! Известное дело — знать бы, где упадёшь, соломку бы заранее подстелил. Но никто же не знает, вот беда-то.

— Наша печать, так много сделавшая на первых шагах перестройки, по-прежнему находится под контролем группы лиц…