Александра Федоровна

Умением разгадывать тайные^нити интриги, знаyen1> ее источники и направление объясняется придворный успех некоторых бюрократов, которые кроме этой способности не обладали ничем. Они до тонкости изучали манеру обращения каждого царедворца, знали все слабости и увлечения любого из них, умели ладить, а при случае приладиться, искусно лавировали между самомнением, эгоизмом, глупостью окружающих, никого не за. девали, и потому, когда перебирались кандидатуры на ответственные посты, они оказывались ^сегда в числе первых. К типу таких людей относился, например, Горемыкин, одряхлевший на высших ступенях бюрократической лестницы рамоли, но общепризнанный интриговед. Горемыкин был не один: он замыкал плеяду ему равных.

Николай II был притягательным центром для дворцовой интриги. Своей двуличной, многоличной 'ПОЛИТИКОЙ, обманчивой СКЛОННОСТЬЮ К КОМ-промиосу, который, однако, всегда отменялся с упрямой настойчивостью, своим непрямым взглядом и не простым отношением к людям он поощрял и закреплял именно этот стиль придворной жизни. Всякий царь заслуживает своих приближенных. Николай II не умел искать и не умел находить нужных людей. Да если бы такие нашлись,-то чем'мог бы он вдохновить глубоко-преданных сторонников самодержавия? Открытая политическая арена еще^Лмогла бы выдвинуть государственных деятелей, помимо индивидуального влияния царя. Но в атмосфере «личного режима» личность самодержца имела решающее значение для тех, по крайней мере, кто в ней непосредственно черпал пафос и творческие силы. Николай II был в этом отношении совершенно бесадо-ден. Он ^продолжал олицетворять самодержавную власть, но не мог скрыть ее социальной и политической наготы. В короне давно уже не-хватало драгоценных камней. Кого мог пленять фальшивый блеск стекляшек? Не было такой нравственной, религиозной, политической идеи, которая создает силу сопротивления, сознание правоты. Благодаря этому, всякий проступок режима выростал в преступление, всякое преступление грозило гибелью ...

В такой опустошенной среде протекала придворная жизнь. В ней были черты поразительного сходства с тем периодом московской истории, ког’да кончалась династия царей и Россия вступала в полосу смутного времени. И тогда в московском дворце, по свидетельству историка, сосредоточились элементы нравственного растления, и тогда идея самовластного царя стала, разменной монетой в игре людей, которые прибегали к силе тайных козней и интриг, силе предательства, доноса, клеветы, всякого коварства, всякого «потаенного лиха». В сумеречной обстановке царскосельского дворца, куда не проникало живое, правдивое человеческое слово, так же свирепство-ват суеверный страх и бойзнь «порчи», как- в хоромах московского самодержца. Если тогда прибегали к ворожбе, к приворотному зелью, к ведовству и колдовству для того, чтобы отвратить гибель или «извести» врага, то и во дворце Николая II нравы немногим разнились. Длиннополый охабень или золотом шитый мундир одинаково прикрывали низость и своекорыстие царедворцев. Самовластие не могло существовать' иначе, как окружая себя болезненной подозрительностью. В сущности, каждый приближенный таил в себе опасность, раз не существовало идейной связи, раз общий интерес не господствовал над личным. «Несмотря на свою великую власть и грозное свое могущество, грозное могущество даже' одного своего слова, несмотря на эту .непомерную силу сильного, московский государь чувствовал, что он не имеет силы, чувствовал, что он находится в постоянной самой тесной и тяжелой осаде».

Эти слова историка целиком могут быть отнесены и к быту умиравшей династии Романовых.