Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Великий князь, генеральный инспектор армии, Николай Николаевич и министр иностранных дел С. Сазонов выра­жали свое возмушение и оба высказывали свое глубокое убеждение: Россия не должна, не имеет права, молча наблю­дать за унижением, которому подвергается маленькая Сер­бия. Нужно выполнять взятые на себя обязательства по ока­занию ей помощи, тем более что германская экспансия в этой славянской стране представляла собой и тысячу других опасностей. Войска Николая подтягивались к австрийской границе. Германии только того и было нужно, хотя это и не было никакой военной провокацией, а лишь мерой предос­торожности, направленной против Австрии, чтобы немед­ленно прийти на помощь союзнику, если против него будет совершено нападение.

Царь писал матери: «Если на нас не нападут, мы не ста­нем ввязываться в драку. Совершенно ясно, что Россия пока не готова к войне».

Наладменный Вильгельм захлопывал все двери дипло­матии. Коварный германский император ночью 30 июля прислал царю такую телеграмму: «Только ты можешь спас­ти мир в Европе, если остановишь свои военные приготов­ления».

В полдень, 1 августа Германия объявила о всеобщей мо­билизации. Николай направил в Берлин свою последнюю депешу:

«Я понимаю, что ты вынужден провести мобилизацию, но мне хотелось бы получить от тебя гарантии, какие я дал сам, что эти меры не означают войны и что мы будет про­должать вести переговоры о сохранении мира, стольдоро­гого для наших с тобой сердец. С Божьей помощью наша долгая и испытанная дружба способна предотвратить кро- вопролитие. С надеждой жду твоего ответа. Ники».

Но в пять часов пополудни германский посол граф Пур- талес вручил Сазонову ноту об объявлении войны.

Все, жребий брошен!

Императрица с самого начала возникшего кризиса убеж­дала мужа в вероломстве и коварстве Вильгельма. Она слиш­ком хорошо его знала, презирала его, и все те плохо инфор­мированные люди, которые говорили о ее «прогерманских симпатиях» жестоко ошибались.

В то время, когда уже были начаты боевые действия, а германский посол находился на пути в Берлин, Николай получил еще одну телеграмму от Вильгельма: «Прикажи сво­им войскам ни при каких обстоятельствах не нарушить на­ших границ и тогда сможешь сохранить мир. Вилли».

И эта телеграмма была получена спустя шесть часов пос­ле начала боевых действий. Поздно ночью Александра с Николаем в его кабинете возмущались действиями кузена.

Императрица спросила:

— Ты, конечно, не будешь отвечать на такое предатель­ство, Ники?

— Конечно, нет!

— Он был всегда нам врагом. Твое благородство всегда выводило его из себя. Ведь не ты вверг всю Европу в это бе­зумие, это его рук дело!

2 августа 1914 года в Зимнем дворце царь официально объявил о начале войны с Германией.

В этот яркий солнечный летний день толпа заполнила громадную Дворцовую плошадь. Эта весть, как это ни странно, сняла груз со многих. Все были взволнованны, распевали церковные гимны, издавали радостные вопли, — словно всех охватил непреодолимый приступ патриотизма, который вполне мог ликвидировать глубокий раскол в стране. На берегу Невы, куда должен был прибыть царь из Петергофа, толпилась публика. Вся река была запружена парусными яхтами, лодками, катерами, рыбацкими шхуна­ми. Повсюду развевающиеся знамена, трепещущие ленты в руках...

Когда император с императрицей вступили на набереж­ную у Дворцового моста, они были оглушены мощными криками: «Батюшка! Батюшка-царь, веди нас к победе!»

Рядом с Николаем, одетым в мундир, пехотного полков­ника стояла Александра в длинном белом платье до пят и слушала восторженные крики толпы. Она подняла повыше поля широкой шляпы, чтобы все могли видеть ее лицо. Сле­дом за родителями шли четыре великие княгини, они чув­ствовали себя стесненно, но все равно мило улыбались. Не было только цесаревича, у него еще болела нога, и он остал­ся, плача от досады, в Петергофе.

Еще никогда энтузиазм народа, сплотившегося вокруг своего императора в час общенациональной опасности, не был таким бескрайним, искренним, переливающимся через край; он исторгал слезы у всех тех, кто словно очарованные, наблюдали за этим могучим, единым порывом любви к сво­ей родине, к своему монарху. Казалось, что время раздоров, неуступчивых политических требований профсоюзов, глу­хой вражды оппозиции отступает, уступая место гармонич­ному могуществу народа, который выражает свое полное доверие, более того, глубокую любовь тому, кто поведет их к победе. Тысячи людей, мужчин и женщин, подхватывали священный гимн старой России «Боже, царя храни!», и воз­бужденная толпа расходилась перед этой скромной супру­жеской четой, — он в форме цвета хаки, она в белом платье, как простая офицерская жена.