Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Волна патриотизма охватывала все на своем пути, — сол­датские казармы, университетские аудитории, фабрики, за­воды, морское доки, заставляла изменить всех свое обычное поведение. Рабочие сменили красные революционные зна­мена на иконы и портреты царя. Студенты добровольно за­писывались в армию. На городских улицах восторженно приветствовали армейских офицеров. В деревнях на тускло освещенные улицы по вечерам высыпали жители всех воз­растов, крестьяне увлеченно повторяли громкие слова, ко­торые могли волновать только сердце славянина: «За веру, за царя, за Отечество, за Бога...»

В мгновение ока разбушевавшаяся толпа захватила гер­манское посольство в Санкт-Петербурге. Ворвавшись в зда­ние, возмущенные люди били окна, ломали дорогую мебель, рвали гобелены и картины, выбрасывали на улицу фарфо­ровую и стеклянную посуду, хрустальные вазы, рушили со­брание мраморных и бронзовых скульптур эпохи Ренессан­са. Накинув веревочные петли на бронзовых коней, увенчи­вающих портик здания, эту гордость Вильгельма II, сотни рук принялись тянуть за веревки и сбросили их на мостовую с громадным грохотом, перекрывавшим восторженные воп­ли негодования и удовлетворения.Теперь царю предстояло ехать в Москву. По древнему обычаю, всегда перед началом войны в Московском Крем­ле проходил молебен, религиозная служба благословения русской армии. К 17 августа, когда Николай с семьей, при­был в Москву, весь город кипел еще большим, чем Петер­бург, энтузиазмом.

Александра, словно лунатик, следовала повсюду за му­жем, принимала участие во всех шествиях, всех важных ме­роприятиях, требуемых короной. Этот бесконечный празд­ник уже начинал ее беспокоить. Ее материнское сердце, которое всегда чувствовало опасность, угрожавшую ее де­тям, болело, но она мужественно скрывала все свои страда­ния. Как могли все эти молодые безумцы выражать такой запредельный энтузиазм перед океаном ненависти, который приводил к преступлениям, кровопролитию, убийствам, продолжительному трауру?

Такой замешанный на трагедии лиризм действовал на нервы императрице. Николай, куда больший, чем она, фа­талист, куда больший, чем, она славянин, демонстрировал свое умение приспосабливаться к действительности с помо­щью только одного слова — ничего! Это «ничего» было слов­но поговорка для русского человека* «Ничего» — вот он воз­глас фаталиста, вызывающий паралич мысли, которая зас­тавляет человека не предпринимать никаких усилий, так как глубокая внутренняя вера в совершенство всего божествен­ного убеждало его, что все идет к лучшему при любых, даже самых печальных обстоятельствах.

Человек мужественный, что отличало его от многих го­сударей, которым приходилось решить приблизительно та­кие же проблемы, Николай чувствовал, как в нем самом и вокруг него укрепляется дух борьбы, дух, который вселяет уверенность в его армию.

Он захотел лично возглавить высшее военное командо­вание своей страны!

Все министры заклинали этого не делать. Они убежда­ли, что его нахождение во дворце или поблизости от сто­лицы было гарантией успешного функционирования пра­вительства; он не должен компрометировать себя, ронять свой престиж при проведении военных операций, нести от­ветственность за их успешный исход; не его это, государе­во, дело.

Чтобы уступить таким уговорам, он передал все полно­мочия главнокомандующего своему дяде, великому князю Николаю Николаевичу.

Многие биографы задавались абсолютно беззлобным вопросом, — был ли способен Николай II на настоящую дружбу, так как у окружавших его складывалось впечатле­ние о его одиночестве, одиночестве постоянном, непреодо­лимом...

В таком наблюдении есть доля истины. Николай был по характеру мистиком. Он к тому же был однолюбом, — лю­бил жену, детей, семейный очаг. Его призвание шло от Бога, и только перед ним, Богом, да перед своей совестью он дер­жал ответ о всех своих действиях.

Не только его душевная щедрость, скорее его гуманизм, которых в нем так и не обнаружили те, кто писал о нем, за­ставляли его издавать указы о помиловании осужденных на смертную казнь, благодарить за работу своих министров, своих визитеров, этих отважных людей, но существовала граница, граница сокровенной нежности, через которую не мог переступить ни один человек. Как говорится в одной старинной народной песне:

«Истинное русское сердце

Любит лишь раз...»

Именно это беспокоило окружение монарха, членов его семьи, и всех тех, кто по своей занимаемой должности был обязан ежедневно общаться с ним.

Он смертельно устал, ему было сейчас не до веселья, свет­лые надежды покидали его, но испытываемый им страх, ду­шевная тревога, не завладели им еще так сильно, как други­ми, и это было заметно по его плавным жестам, по его спо­койным ответам.

Служить Богу, посвятить себя целиком России, — вот его первостепенные духовные цели, и еще наслаждаться самой утонченной, самой глубокой любовью в объятиях своей жены, а счастье его и желание все в этой жизни вынести уси­ливалось с каждым днем возраставшей к нему нежностью со стороны любимых дочерей и любимого сына.