Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Распутин постепенно оживлялся. Он теперь не стоял, расхаживал большими шагами по комнате.

— Батюшка, прошу тебя, не упоминай имя Божье всуе. Ибо Россия дерется, поступает не по Его воле. Тебе следует поостеречься. Те, кто отказываются от слов любви, гиблые люди.

Николай подошел к креслу Александры, встал за ним. Распутин продолжал:

— Никто лучше меня не знает, что ты — отец наш, что доброе у тебя сердце. Но ты отдал приказ воевать, и мы все погибнем. Да, да, эта война приведет к нашей гибели. И тебя самого не пощадят. Умоляю тебя, батюшка. Ради здоровья твоего сына, которого ты обожаешь, нашего горячо люби­мого цесаревича, остановиты эту бойню. Только подумай о тех слезах, которые пролились по твоей воле во всей импе­рии, о впавших в отчаяние матерях, предающих земле сво­их любимых сыновей, этих многочисленных безвинных жертв, подумай о нашей земле, ибо скоро не останется сво­бодных рук, чтобы ее обрабатывать, бросать в нее семена, давать жизнь народу, к которому принадлежим и мы с тобой, и наши дети. Не якшайся ты со всеми этими преступника­ми, которые и в той, и в другой банде пекутся лишь о соб­ственной гордыне, о своей корысти. Ты, батюшка, совсем из другого теста. Так прекрати же эти массовые убийства, ко­торым нет никакого прощения, а если не сделаешь, то скажут тебе, — кара Господня будет ужасной... Слушай меня хорошенько. Даже я, никогда не знавший страха, ныне дро­жу от него...

Когда он говорил, лицо его все больше серело, на нем все яснее проступали глубокие морщины. Его руки с перепле­тенными пальцами, казалось, молили царя.

* * *

Прошло несколько месяцев после этой тягостной для всех сцены, и Николай был вынужден констатировать, что обстановка в стране значительно осложнилась. В июне

1915 года события на фронте развивались под зловещими знамениями.

Русский народ со своей щедрой славянской душой, столь необъятной, что вмещала всю полноту отчаяния и всю бес­крайнюю радость, приносил в жертву сотни тысяч людей, предпринимал громадные, но плохо скоординированные усилия, чтобы выполнить свой долг, победить врага.

Многие раненые, возвращавшиеся с фронта, говорили своим лечащим врачам:

— Наши товарищи там умирают ни за понюшку табаку, мы останемся калеками навсегда, и что же мы за все наши увечья получим? Ценой громадных потерь мы спасли фран­цузов и англичан от катастрофы, приняли на себя главное немецкое наступление. Но все это время наши союзники только критикуют нас, строго судят все наши просчеты, не только не жалеют нас, но еше и обвиняют в том, что мы не выполняем взятых на себя обязательств. Они оказывают поддержку руководителям этих подлых революционеров!

Такие горькие слова слышались все чаще, они меняли сознание тех, кто еше верил в поражение Германии.

Знаменитый журналист Булацель написал такую крича­щую фразу: «Англия будет воевать до последней капли кро­ви русского солдата». Его статья стала сенсацией.

От журналиста строго потребовали, чтобы он принес свои извинения английскому послу в Санкт-Петербурге, сэру Бьюкенену. Но многие люди одобряли все то, что писал этот журналист и были целиком с ним согласны. В конце концов к Англии обратились с просьбой отозвать сэра Джорджа Бьюкенена.

Лондон отказался это сделать. Между двумя генеральны­ми штабами — русским и английским — все больше утвер­ждался климат взаимного недоверия. Какую игру на самом деле вела Англия? Вдруг все словно прозрели, — оказывает­ся, и само название столицы — немецкое! Тут же Санкт- Петербург был переименован в Петроград.

В окружении царя, при дворе и в армии, множество ге­нералов, министров и фрейлин носили немецкие фамилии, и когда стали поступать сообщения о первых поражениях русских армий, то многие "в своей детской непосредствен­ности стали искать среди этих лиц признаки измены!

Более того, сам тот факт, что Россия сражалась на стороне демократических стран против монархий Центральной Евро­пы, превращался в обоюдоострый меч в руках русского царя.

...Шли месяцы. Все чаще слухи о кровавых поражениях русских ранили гордыню толпы, лишали ее надежды.

Революционеры, которые совсем не затаились, теперь искали любой предлог, чтобы обращать свою так называе­мую пропаганду против Германии в злейшую кампанию против монархических идей.

Опытные подрывники разжигали в умах рабочих глухую ненависть к императрице. Ее теперь не называли иначе кро­ме как «немка».

К тому же ее слепая страсть к Распутину вызывала почти у всех желание ее побольнее унизить. Говорили, что этот «проклятый монах» хотел заставить царя подписать сепарат­ный мирный договор, Его обвиняли даже в шпионаже. А ее — в порочных склонностях. Доходили до ужасных утвержде­ний, что царь лишился всякой власти, что теперь Распутин правит Россией.

Александра не желала слышать все эти чудовищные об­винения в адрес «старца». Небо над империей все темнело, с каждым днем война становилась все более жестокой, а ее исход все более неопределенным, и императрица все глуб­же погружалась в религию, и делала то, что считала своим долгом для отстаивания священных основ православной веры.