Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Николай весь этот ужасный день сохранял невозмутимое, полное спокойствие. 16 марта, в час дня, после тридцатича­совой стоянки, императорский поезд в полной тишине ото­шел от платформы, направляясь в Могилев, где Николай хотел попрощаться с армией. Он был удовлетворен своим полным самоотречением. В своем вагоне он лег спать и про­снулся уже после Западной Двины. Этот продолжительный сон благотворно сказался на нем, казалось, бывший царь помолодел, хотя лицо его было по-прежнему залито смер­тельной бледностью.

Николай все время думал об Александре. Наконец он скоро ее увидит! Он упрекал себя за эгоизм, хотя, конечно, мысль о том, что каждую минуту его солдаты гибнут под гер­манскими пулями, не покидала его.

Но заговор военных, политика, проводимая членами его семьи, теперь задвинули его на задний план. Разве в таком случае он не имел права думать о своей личной жизни, жиз­ни мужчины, мужа, возлюбленного? Нежные руки Алексан­дры, словно пуховой воротник, обнимали его за шею, и в этих ее объятиях он так нуждался! Она умела его утешать, облегчать его угрызения совести, соединяться с ним в молит­вах перед святыми образами, каяться, а без покаяния нельзя оправдать ничью жизнь.

Он вновь видел перед собой Ливадию, цветастое море, оливковые деревца, виноградники, а вдалеке, в горах, стада овец с пастухами.

Наконец, ему представлен бессрочный отпуск, и он смо­жет заниматься своим любимым делом, чуть л и не ставшим для него манией, — сажать цветы и наблюдать за тем, как они всходят, как лопаются их зеленые бутоны.

На перроне в Могилеве его встречали все члены его шта­ба в полном составе с военным оркестром. В последний раз ему отдавали воинские почести. Он застыл, словно статуя.

Он выражал такое же притворное равнодушие и понимал, что столько же притворства в соболезнованиях его первых помощников. И, сгоняя с губ ироничную улыбку, он вдруг подумал:

— Я был создан для того, чтобы стать садовником. Мне былс^бы гораздо лучше возделывать мой сад...

XXIV.

Все эти полные драматизма дни Александра оставалась в полном одиночестве с больными детьми на руках во дворце в Царском Селе. Царь прислал ей телеграмму, в которой сообщал, что скоро приедет. Она была датирована 13 марта, 15 час. И передана из Вязьмы. Больше никаких известий...

Императрица сохраняла спокойствие, словно надела ки­расу мужества. Она видела, как постепенно пустеет дворец. Где же все министры, все большие военачальники, государ­ственные мужи? Где они?

Из Петрограда, до которого рукой подать, поступало очень мало новостей. Все очень и очень тревожные. Город фактически в осаде восставших. Может* они и остановили в пути императорский поезд? Александра все время задавала себе вопросы, думала, сохраняя самообладание, о возмож­ном выходе из положения. Но сейчас ее заботило только одно — уход за детьми. Корью заболели все четверо. Только одной Марии становилось немного лучше.

Все телеграммы, которые она посылала Николаю, возвра­щались. Телеграф не работал. Александровский дворец был словно в осаде. Все дороги были перерезаны.

Ей сообщили, что возбужденная толпа из трехсот тысяч человек приближается к дворцу. Ее две конфидентки Анна Вырубова и Лили Ден начинали трусить. Александра умоля­ла их взять себя в руки. Она говорила им:

— Нечего бояться. Все в руках Божиих. Как только при­едет император, все образуется!В девять часов по телефону сообщили, что мятежники движутся ко дворцу. Очень скоро был обстрелян караул, все­го в пятистах метрах от дворца. Винтовочные выстрелы слы­шались все ближе. Из окна императрица увидела команди­ра дворцового гарнизона генерала Ресина, который стоял посередине двора среди своих подчиненных. И вдруг без всяких колебаний, даже не осознавая, какая опасность ей грозила, она, накинув на плечи меховое манто на свое чер­ное платье сестры милосердия, выбежала из дома.

Куда же она? За ней бросилась единственная выздорав­ливавшая из дочерей, семнадцатилетняя великая княжна Мария. Не мог не последовать за своей императрицей и граф Бенкендорф. Александра в этой морозной ночи шла к сол­датам, чтобы лично обратиться к ним.

Ее верная подруга баронесса Буксгевден наблюдала за ними из окна. Войска находились в боевой готовности. Пер­вая шеренга стояла, опустив одно колено на снег, за ней сто­яли другие, держа оружие наперевес на случай отражения внезапной атаки. Императрица и ее дочь переходила от од­ной шеренги к другой, она говорила им, что полностью до­веряет им, что надеется на их защиту больного цесаревича.

— Я его мать. Жизнь его — в ваших руках, Вы все в какой- то мере мои сыновья. И нам нужны вы, чтобы его защитить...

Престарелый граф Бенкендорф только удивлялся, — от­куда у императрицы столько сил, чтобы быть такой реши­тельной, трезвомыслящей, совладать со своими нервами. Она даже предложила нескольким гвардейцам зайти во дво­рец, погреться, выпить горячего чая, чтобы хоть на некото­рое время, побыть в тепле, позабыть о трескучем морозе на улице.