Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Дворец-тюрьма, в которой теперь жили Романовы в за­точении, с каждым днем все более невыносимом, превра­щался в место самых отвратительных обысков. Прежде все­го супругов разлучили, как вульгарных преступников, их постоянно вызывали на утомительные допросы за закры­тыми дверями, чтобы воспользоваться их малейшей оп­лошностью, которую их дознаватели могли бы предъявить как еще одно дополнительное доказательство их виновно­сти.

Все их письма, папки документов, личные записки чле­нов семьи были конфискованы, их читали, перечитывали, классифицировали по степени важности, предлагали для ознакомления «народным комиссарам».

С какой-то болезненной алчностью следователи искали любую малейшую деталь, свидетельствующую об измене. Но все их старания были напрасны. Несмотря просто на дья­вольское усердие они так ничего и не могли найти предосу­дительного или компрометирующего.

С началом военных действий царица разорвала все связи с Германией, постоянно проклинала кайзера, уличала его лицемерие во всех его словах, восхваляла высокий патрио­тизм Николая и призывала Россию вести войну до последне­го своего сына против пруссаков, постоянно говорила об их полной невиновности, — ее и царя. После бесконечных дней поисков, следствию удалось лишь обнаружить такие неопро­вержимые доказательства, которые целиком и полностью противоречили тому, чего они хотели добиться, и в конце концов эти полицейские от революции были вынуждены, скрипя сердце, признать свое поражение.

Теперь бывшие государи могли встречаться со своими детьми всего на несколько часов —. за обедом и по вечерам, за обшей молитвой.

И это были радостные мгновения счастья для всех, радо­стного настроения, когда каждый старался скрыть от друго­го свою тревогу, разочарование или страх. Керенский, со­вершив «кульбит» честности, что Порой с ним бывало, под впечатлением неуязвимости царя, его куртуазного поведе­ния, его врожденной верности стране, его неопровержимой любви к России, а также безукоризненного поведения Алек­сандры, ее возросшего чувства собственного достоинства, ее такой трогательной любви к своему мужу, через месяц пос­ле завершения следствия, торжественно заявил перед чле­нами Временного правительства: «Государь с государыней чисты. Царя с царицей нельзя обвинять ни в каком преда­тельстве».

Ну что же, можно только поприветствовать этот приступ мужества у Керенского, революционера-министра, — но личности тем не менее весьма загадочной, чье двуличие так никогда и не будет до конца объяснено. Неужели он не знал, что уже слишком поздно, чтобы повернуть в другую сторо­ну общественное мнение? Офицеры, которые несли охрану императорских заключенных, продолжали вести себя перед ними как грубые мужланы. Их ненависть прорывалась по­стоянно. Подчиненные военного министра Гучкова бесче­стили дворец своими оскорблениями. Они позволяли себе орать на придворных, упрекать их в том, что все они — про­дажные души.

Как-то в июне Алексей во время прогулки играл с игру­шечным ружьем. Вдруг солдаты обратили на это внимание и закричали: «Да он вооружен!» Солдаты конфисковали «ру­жье» и ушли.

Однажды в парке они убили перед ним маленьких козо­чек, которых цесаревич просто обожал.Все они безбожно воровали во всех комнатах дворца, — под предлогом инвентаризации забирали шкафы, секрете­ры, сундуки у великих княжон.

Каждый день комендант назначал дежурного офицера, совершавшего обход дворца. Николай всегда вел себя очень дружелюбно, и всегда первым протягивал руку для пожатия. По привычке протянул он руку и этому офицеру. Но тот от­казался пожать руку царю.

У Николая на глазах выступили слезы. Положив ему руки на плечи, он спросил:

— Отчего же, голубчик? Что вы имеете против меня?

Заложив руки за спину, с ненавистным лицом, тот буркнул:

— Hyi за что на свете! Потому что я — из народа. А когда народ протягивал вам руку, вы от нее отказались...

Подобные оценки случались все чаще. Дни шли. Позже Николай поймет, что он, по существу, жил не в реальном, а в каком-то вымышленном мире, который для него создава­ли придворные и льстецы.