Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Прежде всего, Вильгельм II хотел добиться от Николая одного, чтобы тот оказал влияние на курс французской внешней политики, чтобы в Париже не поднимали вновь вопрос о принадлежности Эльзаса и Лотарингии.

Николай II, всегда загадочный и немногословный, словно сфинкс, возражал, приводя убедительные доводы:

— Вильгельм, но я не вижу, как я могу вмешаться в решение такой проблемы…

— Ну, а мир во всем мире тебя не волнует? Разве ты не обратился более чем к двадцати нациям, призывая их к разоружению и проведению эффективной, постоянной дипломатии, а это позволь тебе откровенно сказать, на мой взгляд, большая глупость.

Николай, давно привыкший к резким упреком со стороны своего родственника, сохранял спокойствие. Его собеседник настаивал на ответе, и тогда он заговорил:

— Вильгельм, но мне прежде придется поговорить с моим союзником, Францией. Франция — великая страна, и любой демарш мирного характера…

— Ты не прав, — перебил его нетерпеливый кайзер. — Французы прежде всего — галлы. Они так любят драться, что-то завоевывать, провоцировать всех… Нечего уповать на свои прежние о них впечатления. Этот народ так унижен поражением Наполеона III… Он жаждет реванша, это точно. Любой ценой мы не должны этого допустить. А цена этому — равновесие политических сил в Европе… К тому же поведение Англии выводит меня из себя. Этот ее колониальный тон превосходства, эта мания постоянно совать нос в наши дела, все могут испортить. Ты ничего не смыслишь в больших делах, в международной торговле, так что позволь уж мне тебе сказать, что нужно положить конец таким высоким ее амбициям. Если будем ждать, то можем и опоздать… Я предлагаю объявить блокаду… Поклянись мне, что ты заставишь присоединиться к ней и Францию… Этого я, как ты сам понимаешь, сделать не могу…

Золотые фонтаны Петергофа выстреливали свои тугие струи в небо, и те падали, рассыпаясь водяными кружевами, назад, в бассейн, взбивая в них пену, словно на рукотворном море, звучали мощные залпы орудий, офицеры блистали своими яркими мундирами, обе императрицы в роскошных, модных платьях, обменивались заранее приготовленными фразами, сохраняя строго монотонный тронный политес, хотя ни та, ни другая не доверяли ни в чем друг другу, а кайзер только и получал букеты цветов и рассыпался в самых бестактных похвалах самому себе в письмах своему корреспонденту, другу Эйленбургу: «Мы с Ники прощаемся, став еще более близкими друзьями. Я на самом деле — самый ловкий дипломат моей империи, да и всей Европы».

Вот вам, истинный характер этого «великого» человека!

Неужели ему на самом деле удалось обмануть царя, как он говорит об этом?

Беседы в Петергофе, которые продолжались целых восемь дней, по существу, ничего не изменили в царской внешней политике. Николай просто подчеркивал мирный характер франко-русского союза, главная цель которого — не допустить больше никакой агрессии в будущем со стороны любой империи. Чтобы развеять страхи Вильгельма, Николай бросил ему только одну фразу:

— Я послежу за тем, чтобы французы закусили удила.

Все остальное — фанфаронство чистой воды, болтовня Вильгельма. Как только немецкая эскадра кайзера отошла от берега в Петергофе, царь в беседе со своим дядей Алексеем доверительно сообщил:

— Этот надоедливый Вильгельм вызывает у меня тревогу. Он утомил меня своими бесконечными речами. Не могу понять, почему это он позволяет себе в беседе со мной затрагивать подобные вопросы, даже не поставив меня заранее об этом в известность, и я в результате не смог согласовать свои ответы с моими министрами.

Николай чувствовал себя вполне уверенным в самом себе после этого тяжкого визита, который ужасно измотал Александру, но, тем не менее, следует, хоть это и трудно, заметить, что кайзер, этот дьявол во плоти, породил в нем искушение и оно, это искушение, куда гораздо страшнее и губительнее всех совершенных им потом ошибок, способствовало десакрализации его власти и его определенного ему Богом положения в стране, — этим губительным искушением стали пропитанные ядовитой сатанинской серой слова, произнесенные кайзером по поводу Дальнего Востока:

— Ники, Господь приберег для тебя великую славу. Он поручает тебе сделать все, чтобы воссиял Крест Спасителя на берегах Тихого океана… Так будь же достоин этой великой миссии, осознай всю важность и святость такого похода…

И Николай, в гораздо большей мере, чем обычно полагают, плененный этой навязчивой идеей, идеей служить величию России, служа Христу, из-за этих непритязательных слов собирался совершить самую тяжелую свою ошибку за все свое царствование — начать войну в Манчжурии!

XIV

Двух императоров — Германии и России — сближала одна особенность: супружеская верность. Как это неудивительно, ни у того, ни у другого вне крепких брачных уз с императрицами, их супругами, не было ни одной женской привязанности.