Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

В морях Дисгармонии —
маяк Унисон!

24 октября восстание началось. Центральный комитет принял постановление: все члены ЦК должны безотлучно находиться в Смольном (бывшем Институте благородных девиц, где теперь помещался большевистский штаб); Дзержинского командировать на почту и телеграф, чтобы обеспечить за революцией эти важнейшие пункты связи; взять под контроль железные дороги; организовать запасной штаб в Петропавловской крепости, на случай разгрома Смольного...

В Смольном, в комнате, на дверях которой висела дощечка: «Классная дама», шло расширенное заседание ЦК. Из выходящих на Неву окон дул порывистый, шквальный ветер.

Затаив дыхание, все слушали Ленина. В его приказаниях была такая ясность и сила, какая бывает у очень опытного капитана в шторм. А шторм был невиданный — шторм величайшей социалистической революции.

От сознания того, что этой ночью мир вступает в новую историческую эпоху, у Александры потемнело в глазах, и она уронила голову на стол.

Ленин недоумённо повёл бровями:

   — Что с вами, Александра Михайловна?

   — Извините, Владимир Ильич, это я от счастья.

   — Бросьте мне сказки рассказывать. От счастья в обморок падают только героини бульварных романов. Это у вас от голода и переутомления... Товарищ Дыбенко, вот вам чайник, раздобудьте для товарища Коллонтай кипяточку и найдите какую-нибудь тихую комнатёнку, где бы она могла поспать часок-другой.

На чердаке они отыскали заброшенную комнату кастелянши. На протянутых от стены до стены верёвках висели фартуки, платья и панталоны исчезнувших неведомо куда институток. В комнате ещё сохранился запах стиранного белья.

Александра лежала на сундучке, в точности таком же, что стоял в чуланчике на Средней Подьяческой, и гладила затылок Дыбенко.

Сундучок из детства, железные ласки богатыря-пролетария, неужели это не сон? Когда-то в молодости она сочинила рассказ-грёзу о том, как сорокалетняя женщина влюбляется в мужчину, который младше её на семнадцать лет. И вот сейчас она изнывала от ласк юноши, с которым её разделяли семнадцать лет! Как отличить жизнь от грёзы!

   — Паша, — шептала она, чтобы услышать свой голос и убедиться в реальности происходящего, — но ведь мне же сорок пять лет!

   — Это ничего, — хмыкнул Дыбенко. — В сорок пять баба ягодка опять!

Её душа пела от счастья. В теле звучали не тронутые до сих пор струны. Музыка тела и пение души слились в унисон и завершились оглушительным аккордом.

Это был залп «Авроры».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Только ты, крестьянская, рабочая,

Человечекровная, одна лишь,

Родина, иная, чем все прочие,

И тебя войною не развалишь.

Потому что ты жива не случаем,

А идеей крепкой и великой,

Твоему я кланяюсь могучему,

Солнечно сияющему лику.

25 октября 1917 года. Серое промозглое утро питерской осени. Ночью Второй Всероссийский съезд Советов провозгласил переход власти к Советам рабочих и солдатских депутатов.

Казалось, что в этот день город должен ликовать. Но старый Питер ещё не уразумел всего величия совершившегося. Люди равнодушно спешили по своим маленьким, будничным делам — кто на работу, кто в очередь за продуктами. Безучастно взирали они на расклеенный по стенам декрет о создании Советского правительства — Совета народных комиссаров.

В парке Смольного института, среди оголённых, колеблемых ветром деревьев было ещё сумрачней, чем в городе. И, лишь войдя в Смольный, Александра ощутила, что попала в котёл революции. Ликование и настороженность, бремя ответственности и исторический оптимизм сливались здесь в многозвучный хор ощущений.

Нервным сгустком этих ощущений был кабинет Ленина. Окружённый толпой соратников, вождь революции давал указания, выслушивал сообщения.

   — Владимир Ильич, — обратилась к нему Александра, — я к вам вот по какому вопросу: мне кажется, что сейчас необходимо создать постоянную группу лекторов для пропаганды декретов Советского правительства.

   — А, это вы, Александра Михайловна, — ответил Ленин, думая о своём. — Хорошо, что вы пришли. Я назначаю вас народным комиссаром государственного призрения. Срочно поезжайте на Казанскую улицу и займите министерство... Насколько я понимаю, постоянной службы у вас ещё никогда не было. Так что могу вас поздравить: свою служебную карьеру вы начинаете с должности министра, — пошутил Ленин и тотчас же занялся другими делами.

В здании министерства государственного призрения на Казанской улице, 7, дверь Александре отворил высокий седобородый швейцар в галунах.

   — Кто у вас сейчас из начальства? — осведомилась она.

   — Часы приёма для прошений кончились, — отрезал в ответ представительный старец.

   — Да мне совсем не по делам прошений.

   — Знаем вас, всё-то вы говорите, что не просительницы. А допустишь — потом от начальства нагоняй.