Александра

Так, например, обнаруживается все больше нерусских имен тех, кого екатеринбургские комиссары нанимали в качестве охранников царской семьи, помощников в подготовке убийства и избавлении от трупов. Только внутри дома одновременно использовалось до тридцати охранников, а вокруг двойного забора особняка примерно пятьдесят. В советскую эпоху совсем не обращали внимание на тот факт, что для убийства во имя революции потребовалось привлекать нерусских.

Причина участия такого большого числа иностранцев — австрийских и венгерских военнопленных — объясняется тем, что комиссары, отчасти оправданно, побаивались, что у русских могло бы возникнуть сочувствие к узникам и в решающий момент они дрогнут и не решатся убить своего бывшего царя. Во время обсуждения деталей убийства некоторые русские действительно открыто отказались стрелять в детей.

В планировании убийства активно участвовали прежде всего «профессиональные» революционеры и личные друзья Свердлова и Ленина, контролировавшие в качестве комиссаров важнейшие города Урала; исполнителями были чекисты, коммунистически ориентированные рабочие фабрики Изет и упомянутые иностранные военнопленные. Всем им хорошо заплатили за работу.

Некоторые из участвовавших в ликвидации трупов русские, такие как Георгий Сафаров, принадлежали к ближайшему окружению Ленина — вместе с ним находились в цюрихской ссылке, вместе приехали с германской помощью в так называемом пломбированном вагоне в Россию, вместе совершали октябрьский переворот 1917 г., финансировавшийся Берлином. Австрийские и венгерские военнопленные той дислоцированной поблизости Екатеринбурга интернациональной бригады не только не питали никаких положительных чувств по отношению к бывшему русскому царю и его семье, но видели в нем главнокомандующего враждебной страны, который — как думали многие из них — был повинен в этой войне. И, вдобавок, готовности принять участие в этой жуткой акции способствовало то обстоятельство, что еще в царских лагерях для военнопленных, где с ними часто плохо обращались, они попали под влияние революционной пропаганды (впрочем, иначе дело обстояло с германскими военнопленными, которых содержали отдельно от австрийских). Поэтому для убежденных коммунистов ликвидация царской семьи, символа классового врага, должна была выглядеть героическим поступком; для некоторых венгров из их числа последние сомнения могло рассеять чувство исторической обиды против русского царя, который помог императорскому австрийскому правительству подавить венгерское восстание в XIX столетии.

_{Представление о сносе особняка Ипатьева в Екатеринбурге, данное 26 июля 1975 г. Председателем КГБ Андроповым (левая верхняя половина), голосование по этому вопросу в Центральном комитете 30 июля 1975 г. (правая верхняя половина), одобрение и поручение Свердловскому обкому КПСС о сносе дома (см. ниже)}

Репатрианты из числа содержавшихся в том районе австрийских военнопленных сообщали, что многие их соотечественники еще и ради выживания вступили в Красную гвардию и стали коммунистами. Йоганн Л. Мейер: «Как военнопленного, меня вместе с другими увезли в Сибирь и заставили работать на строительстве железной дороги и в угольных шахтах; когда [осенью 1917 г.] к власти пришли большевики, нас освободили. Многие из нас, чтобы не умереть от голода, записались в Красную гвардию».

Вскоре после этого Мейер уже работал в канцелярии Екатеринбургского Уральского совдепа. Он, между прочим, присутствовал на заседании, на котором согласованно с центральными московскими властями было вынесено решение об убийстве царской семьи, и несколько раз сопровождал в дом, где жила царская семья, комиссаров Голощекина и Белобородова, занимавшихся подготовкой убийства. О визите за несколько дней перед убийством он вспоминает:

«К своей судьбе царь относился с удивительным спокойствием; он был всегда одет в одну и ту же форму без погон, с георгиевским крестом на груди. Сапоги его уже обносились, на фуражке не доставало кокарды. Он почти непрерывно курил папиросы и время от времени заговаривал с караулившими его солдатами. Совсем другая царица. Она и тогда была еще весьма статная, даже, пожалуй, красивая женщина. Черное платье и темные волосы еще более подчеркивали белизну ее кожи. Две бриллиантовые сережки и такое же кольцо были на ней до самой смерти. К охранникам она относилась с ледяной надменностью и — в отличие от остальных членов семьи — никогда даже не перемолвилась словом с красногвардейцами.