Александра

«Как и в старые годы, наша матушка царица занимается только своими дочерьми и воспитанием сына, великого князя и престолонаследника Алексея Николаевича…»

Об Алексее, которому Распутин, видимо, очень нравится, он пишет: «Он — как солнце, которое светит с любовью своему народу, — и со своей стороны любим им…» У Алексея никогда не складывалось о Распутине другого впечатления, кроме как о странноватом, но добром дяде — никаких следов, например, ауры гипнотизера.

Дочери — которым между тем исполняется шестнадцать, пятнадцать, тринадцать и одиннадцать — почти не покидают Царское Село за исключением ежегодных поездок в Крым или летних прогулок на яхте «Штандарт». Это и для Александры самое спокойное время, только здесь она по-настоящему расслабляется, излучая веселье и любезность. Бал по случаю совершеннолетия Ольги, которой в предыдущем году исполнилось шестнадцать лет, устраивают в Ливадии — Александра предпочла Крым Петербургу.

Поскольку учеба Алексея отложена до его выздоровления, домашний учитель Жильяр в это время усиленно посвящает себя занятиям французским языком с дочерьми, для которых он первоначально и был аккредитован при дворе. Никто не смог бы лучше его описать отличающихся друг от друга царских детей: «У старшей, Ольги, была очень светлая кожа, очень умные глаза с испытывающим взглядом; она была горда, открыта и честна, справедлива в обхождении со своими сестрами; ясным умом и сообразительностью она превосходила других детей; вела себя непринужденно, в речи отличалась находчивостью и оригинальностью; она была самой начитанной из всех; завоевать ее расположение было нелегко, но кому это удавалось, к тому она сразу же проникалась симпатией. [Утверждали, что Ольга больше всех напоминала своего отца в том, что касается душевного склада и характерных особенностей.]

Татьяна, двумя годами младше ее, была от природы сдержаннее; у нее были каштановые волосы, и она была красивее старшей сестры; обладая железной волей, она была менее открытой и непринужденной, чем Ольга, а также менее способной, чем та, но возмещала более выраженными настойчивостью и упорством; несмотря на красоту, очарования старшей сестры у нее не было. Она была любимой дочерью царицы и умела окружать ее постоянной заботливостью, никогда не позволяя себе показать, что была не в духе; Ольга была своевольнее и во мнениях часто расходилась с царицей. Говорят, по манере держать себя в Татьяне раньше других стали видеть дочь царя.

Мария была красавицей, крупной для своего возраста. Она блистала яркими красками и здоровьем; у нее большие чудные серые глаза; вкусы ее очень скромны; она была воплощенной сердечностью и добротой; сестры, может быть, немного этим пользовались и звали ее «добрым толстым тютькой» (le bon gros Toutou).

Анастасия была, наоборот, большая шалунья и не без лукавства; во всем быстро схватывала смешные стороны; против ее выпадов трудно было бороться. Она была баловница, недостаток, от которого она исправилась с годами. Очень ленивая, как это бывает иногда с очень способными детьми, она обладала прекрасным произношением французского языка и разыгрывала маленькие театральные сцены с настоящим талантом. Она была так весела и так умела разогнать морщины у всякого, кто был не в духе, что некоторые из окружающих стали, вспоминая прозвище, данное ее матери при английском дворе, звать ее «Sunshine»[94].

В общем, трудно определимая прелесть этих четырех сестер состояла в их простоте, естественности, свежести и врожденной доброте. Мать, которую они обожали, была в их глазах как бы непогрешимой — одна Ольга имела иногда поползновение к самостоятельности. С обоими родителями у них были замечательные отношения. Когда матери нездоровилось, дочери по очереди присматривали за ней, каждая дежурила по дню. К царю они относились с уважением и сердечностью. Государь отдыхал, когда с кем-нибудь из них ходил на прогулку, особенно со старшей дочерью, Ольгой.

Исключая Ольгу, Великие княжны были довольно посредственными ученицами. Это отчасти происходило от того, что, несмотря на мои неоднократные просьбы, Императрица не захотела взять французскую гувернантку, не желая, очевидно, видеть кого-нибудь между собой и дочерьми. В итоге получилось то, что и читая по-французски и любя французский язык, они никогда не научились на нем свободно говорить. Царица разговаривала с ними по-английски, царь — исключительно по-русски, — так что у девочек не было никакой возможности попрактиковаться. Это было особенно прискорбно, так как вскоре я уже стал работать только с престолонаследником. Однако царица не хотела ставить между собой и девочками никаких гувернанток и к тому же имела предубеждение против Франции; она действительно не понимала нашей культуры и придавала слишком большое значение фривольным «противникам морали» среди наших писателей.