Александра

Как ни роскошно украшен величественный корабль, его военный характер сразу же бросается в глаза: над головами гостей нависают стволы четырех огромных 304-мм пушек. В конце приема Пуанкаре просит царя еще раз переговорить с ним наедине на капитанском мостике. В это время царица беседует с французским послом, которого попросила занять место слева от нее.

«Она совершенно обессилела от усталости, — рассказывает он, — и с вымученной улыбкой и почти глухим голосом произнесла: «Я очень рада, что пришла сюда сегодня… Боюсь, надвигается гроза… Но президент уплывет при еще хорошей погоде… Корабль украшен превосходно…»

Царь возвращается и сообщает послу о своем разговоре с президентом: «…он опасается австро-венгерских козней против Сербии, на которые нам придется отвечать объединенными усилиями нашей дипломатии. В переговорах и необходимых уступках мы должны показать как свою твердость, так и единство, и чем сложнее будет складываться ситуация, тем более…»

Вскоре после этого «Франция» в лунном свете уходит из Петербурга в Стокгольм.

На следующее утро приходит роковое известие: ультиматум Австро-Венгрии Сербии. Как явствует из германской дипломатической переписки, этот акт был специально задержан до отбытия Пуанкаре из Петербурга, чтобы предотвратить сговор между Россией и Францией. Условия Вены вызывают в России большие волнения. В прессе Сербию представляют жертвой австрийской экспансионистской политики.

Поддержка австрийской позиции германским правительством воспринимается с возмущением, так как «поведение Австрии задевает славянское национальное чувство» и ее поддержка рассматривается как несправедливость. «Если австрийский император еще носит корону на голове, то за это он должен быть благодарен нам, — слышится в Петербурге. — В 1849, 1854, 1878 гг. мы были на его стороне, в 1908 г. мы предоставили ему свободу действий…» — «Россия не потерпит уничтожения небольшого славянского народа и гегемонию Австро-Венгрии на Балканах», — единодушно звучат голоса в прессе.

На следующий день царь созывает Государственный совет. В коммюнике сообщается, что «императорское правительство не может оставаться равнодушным к развитию австро-сербского конфликта…»

26 июля (по западному календарю) русский министр иностранных дел принимает посла Австро-Венгрии.

Сазонов снова перечитывает ультиматум, предложение за предложением. «Намерение, положенное в основу этого документа, справедливо, но его форму нельзя оправдать, — заявляет русский венскому дипломату. — Измените формулировку, и я ручаюсь за успех…» Наконец, по поручению царя Сазонов устанавливает прямую связь между Петербургом и Веной. Он надеется, что войны еще можно избежать. Французский посол лишает его последних иллюзий: «Если бы мы имели дело только с Веной — возможно. Но за ней стоит Германия, которая пообещала своей союзнице большой успех национального самосознания. Я убежден, что мы не будем стоять до конца, и Тройственный союз уступит — как прежде. Войны нам не избежать…»

Царь велит Сазонову телеграфировать в Вену и добиваться продления ультиматума Белграду. Просьба отклонена. Наконец царь обращается к кайзеру Вильгельму, своему немецкому двоюродному брату и кузену Александры, и просит о посредничестве с Веной, ведь Австрия его союзница. После обмена несколькими дружественными нотами царь, — как станет известно позднее, — собственноручно пишет телеграмму германскому кайзеру, в которой просит того «передать австрийско-сербский спор на мирное урегулирование в Третейский суд в Гааге», основанный царем в 1898 году. Вильгельм не отвечает. (Предложение царя он прокомментировал типичным для него замечанием на полях: «Третейский суд! Какая чушь! Не может быть и речи!»)

В эти драматические дни Александра пишет 14/27 июля 1914 г. своей свекрови Марии Федоровне, в тот момент пребывающей на своей родине в Дании:

«Какие ужасные дни мы переживаем! Страшно себе представить, что стоим у пропасти европейской войны.

Но я верю в Божью милость. Он защитил нас в прошедшие годы, когда война казалась так же неизбежной и Ники оставался мужественным и стойким. Сейчас все намного сложнее, все надежды теперь направлены на то, что он сохранит спокойствие и проявит терпимость. Но это так тяжело… Ежеминутно приходят телеграммы, звонки, и никто не знает, что будет дальше. Можно только молиться и просить о том, чтобы это несчастье было отвращено. Слава Богу, на нашей стороне Англия и Франция, и, кажется, уже мобилизовались даже Бельгия и Дания. Все же я возлагаю всю свою надежду на Бога. Он должен нам помочь и поможет. Вынесет ли тот [Вильгельм] весь вопрос на Гаагскую конференцию? Прости за короткое письмо, но я не в состоянии писать. Я должна собрать все свои силы, чтобы помочь нашему любимому [Николаю]…»