Царь назначает нового обер-прокурора Священного синода — со времен Петра I место патриарха занимает светский глава церкви. Кандидат — либеральный граф Самарин из Москвы, избранный Николаем, видимо, по совету дяди. Однако Распутин хочет выдвинуть своего ставленника, так как представители православной церкви, как правило, критикуют его образ жизни, мнимую религиозность и псевдоправославное учение. Поэтому в беседах с царицей представляет Самарина в невыгодном свете, говоря, что он «опасен для влияния царя на церковь». Слезные мольбы Александры о том, чтобы царь оставил в должности обер-прокурора Саблёра до тех пор, «пока наш друг не найдет лучшего кандидата», тщетны. Остается лишь в последующем письме от 16 июня взять более настоятельный тон:
«Я умоляю Тебя, при первой же беседе с Самариным] строго-настрого запретить ему заниматься клеветой или интригами против Нашего Друга, пригрозив, что иначе Ты не будешь держать его на службе, ибо верный слуга не осмелился бы выступать против человека, который уважает его государя…»
Если Распутин боится Самарина по понятным причинам, то предвзятость Александры, помимо науськиваний Распутина, питается еще и заботой, что преобладающие в Москве антипатии к ней через Самарина распространятся в Петербурге: престиж Александры в этом городе упал после увольнения няни, происходившей из известного рода Тютчевых и осмелившейся протестовать против неприличного визита Распутина к великим княжнам.
Предпринимая последнюю безуспешную попытку настроить царя против Самарина («все против него, и он против нашего друга [Распутина] — это к несчастью!»), Александра передает прошение Распутина об освобождении его сына от фронта.
Уловки и приемы, с помощью которых Распутин маскирует свои интересы и тем самым обманывает ни о чем не подозревающую царицу, выражены здесь в типичной форме. Он уже несколько раз ходатайствовал об освобождении своего сына от воинской повинности, — если в соответствии с российскими законами того не забрали в армию во время первого призыва как единственного сына, то второго призыва ему было не миновать. И вот вопрос на повестке дня. Идя навстречу Распутину, царица по его настоянию уже несколько раз обращалась к царю — без последствий. Бунтовало чувство справедливости Николая: никаких исключений из правила для «протеже», ведь на его глазах ежедневно цвет русской молодежи добровольно идет на смерть за свою страну. Но Распутин знает, как произвести впечатление на царицу. Не задумываясь, он играет на ее чувстве сострадания, религиозности и непоколебимой вере в него, посылая из Сибири телеграмму:
«Во время озарения, которое снизошло на меня при принесении пасхальной жертвы святому духу, меня как громом сразила новость, что у меня отнимают единственного сына; значит, суждено мне разделить участь Авраама, — вместо того чтобы мой сын и дальше творил добро…»
Другим словами — его сын был призван. Растроганная, как и ожидалось, Александра дословно передает содержание этого послания в своем следующем письме Николаю. Забыты утешительные слова, которые были всегда у Распутина наготове, когда царица скорбила о павших героях или скончавшихся в лазарете раненых: «Не печалься, — звучат мудрые слова «старца», — они горящие свечи перед алтарем Бога…» Разве это не относилось бы и к его сыну, пади он на поле боя?
Однако и это не производит на царя должного впечатления — или он давно уже разглядел Распутина и лишь щадил Александру, скрывая от нее свое прозрение? Ответ на ее послания в короткой телеграмме:
«Сердечно благодарю за милое письмо. Жара здесь страшная. Видел Самарина. Принял свое назначение и попросил только о двухнедельной отсрочке. Горячо всех целую, Ники».
Однако царю, возможно, стало все ясно после того, как ходатайство Распутина о сыне совпало с другими его предостережениями (в том числе и о Самарине) против второго призыва резервистов: этот приказ о призыве был объявлен в июне — большие потери в армии необходимо было компенсировать. Распутин, настоятельно «отговаривавший» от этой меры, предсказывая «большие беспорядки в случае второго призыва», так как «не хватает мужчин на домашних работах», взволновал царицу, после чего та обратилась с соответствующей просьбой к царю. Естественно, Распутин не упоминал о том, что это коснулось бы его сына. А легковерной царице и в голову не пришло бы приписывать ему неблаговидные мотивы и усматривать взаимосвязь между обоими обращениями.